Непредвиденная встреча с Малько значительно смутила дона Диего, обрадованного счастливым исходом трудного дела, которое он предпринял наудачу.

Пытливый взгляд, устремленный на него проезжающим проводником, крик удивления, вырвавшийся у него против воли, все это заставило Диего сильно задуматься и серьезно беспокоило его.

Глаз ненависти дальновиден; индеец не скрывал от себя, что метис должен был сохранить к нему злобу в своей душе не только за преследование после отъезда из лагеря, но и за то, что он, Диего, занял некоторым образом место Малько около маркиза и мог помочь последнему избежать западни, так ловко расставленной метисом и уже так давно приготовленной.

Только непродолжительность встречи могла уменьшить опасность, потому что благодаря своему наряду, обманувшему самого Емавиди-Шэмэ, его почти невозможно было узнать, если не всмотреться в него пристально.

Диего, однако, пришлось скоро убедиться в том, что Малько хорошо воспользовался встречею.

Хотя по наряду он не узнал Диего, однако отгадал, с кем встретился; мы в двух словах объясним это читателю.

Малько Диас, живя долг в Sertao и занимаясь, по прихоти или по обстоятельствам, различными более или менее честными ремеслами, приносившими ему пользу при пограничной торговле, имел частые и тесные сношения с непокоренными индейцами, с которыми он по многим причинам был принужден обходиться осторожно и вместе с тем приветливо; он знал большую часть знаменитых воинов настолько, что мог узнать каждого по костюму и назвать по имени.

Утром того же дня, в который мы опять встречаем Малько Диаса, приблизительно до восхода солнца, он имел с Тару-Ниомом довольно длинный разговор относительно последних распоряжений, условленных между ними, немедленного исполнения которых требовал метис, когда бразильцы попадут в руки гуакуров.

В продолжение этого разговора Малько настаивал, чтобы вождь сейчас же напал на белых; между тем последний отвечал, что не может начать приступа до прибытия своих союзников пейягов; он не хотел вредить успеху предприятия поспешностью, в которой не было никакой нужды, и боялся окончательно испортить хорошо веденное до сих пор дело; «впрочем, — говорил он, — замедление незначительно и будет продолжаться не более двух часов, потому что я послал к Емавиди-Шэмэ одного из самых верных присоединиться по возможности скоро с гуакурами». В конце разговора предводитель прибавил, что если метис не доволен этим, то волен сам отправиться в селение пейягов и увериться, как воин исполнил возложенное на него поручение.

Малько Диасу только этого-то было нужно; он простился с гуакурским вождем и, сев сейчас же на коня, поехал к селению, устремив глаза на реку, где надеялся каждую минуту увидеть пейягскую флотилию.

Но не было видно пирог; мы уже знаем почему. Только когда он доехал до известного места, ему показалось, что он замечает какую-то массу, которая запуталась в камышах; он заподозрил, что тут что-то неладно.

Малько Диас был любопытен; он любил давать себе отчет и объяснять все, что казалось непонятным с первого взгляда.

Приблизившись к берегу, чтобы рассмотреть подозрительную массу, он скоро распознал в ней труп.

Малько слез с коня, бросил лассо, притянул к себе тело и начал его осматривать. Можно вообразить себе его удивление, когда в этом изуродованном трупе, наполовину съеденном кайманами, он узнал Великую Двуутробку, того самого воина, которого несколько часов тому назад Тару-Ниом отправил к пейягам.

Нельзя было сомневаться в причине смерти индейца: широкая, открытая рана в затылке показывала, что он был убит врасплох.

Метис оставил труп, не занимаясь им долее, вскочил в седло и понесся еще быстрее, потому что мертвый посланный не мог исполнить своего поручения, и нужно было поправить происшедшее замедление.

Но кто же убил Великую Двуутробку? С какою целью это убийство совершено? Вот чего метис не мог себе объяснить и что его чрезвычайно беспокоило.

Между тем он встретился со всадником, скакавшим из селения пейягов, куда он сам ехал и которое находилось от него на расстоянии не более одного лье; и что всего страннее, всадник этот был похож на того самого воина, которого он нашел несколько минут тому назад мертвым и наполовину съеденным кайманами.

Дело запутывалось; метис не знал, что и подумать, он спрашивал себя, — не ошибся ли он, был ли это действительно труп Великой Двуутробки, или не изменили ли ему глаза.

Вдруг светлая мысль мелькнула в голове его. Тут, очевидно, была измена: человек, которого он встретил, был переодет. Все для него теперь стало ясно, как будто он присутствовал при том, что происходило.

Один только человек мог достигнуть такого искусного подражания в наряде и движениях — то был Диего.

Как скоро мысль эта пришла ему в голову, она обратилась в уверенность. Досада овладела им, на губах появилась пена; его посмели одурачить как мальчишку — жажда мести закипела, и он пустился без оглядки, повернув коня, в погоню за своим врагом.

Но между тем размышления Малько, вызвавшие ряд заключений, заняли значительный промежуток времени, пока привели его к открытию неожиданной истины; индеец мог воспользоваться этим, выиграл расстояние и приготовил хитрость, которая помогла бы ему ускользнуть, если, как он предчувствовал, метис преследовал его.

Люди, не знающие благородную и смышленую породу лошадей американской пустыни, едва ли могут составить себе приблизительное понятие о размерах, до которых достигает погоня в степи.

Бывают минуты, когда лошадь, беспрестанно понуждаемая, подчиняясь, так сказать, магнетическому влиянию своего всадника, как будто сливается с ним, понимает его мысли и действительно вступает в борьбу за свой собственный интерес.

Лошадь, прекрасная от бешенства и энергии, с глазами полными огня, с пылающими ноздрями и с пеной на губах, не чувствуя ни узды, ни поводьев, перелетает пространство, перескакивая через рвы, взбираясь на холмы, переплывает через реки, ловко преодолевая все препятствия с быстротою, которая превосходит всякое вероятие; она оживляется во время скачки и доходит постепенно до гордого, но прекрасного бешенства, еще более великолепного тем, что она как будто сознает свою смерть в этом безрассудном состязании; но какое ей до этого дело, если она достигнет цели и если господин ее будет спасен?