– Все, что я хочу, – это знать, Торн, почему ты лгал? – ответила она таким кротким голосом, какого он никогда еще не слышал.

– Записки, оставленные тобой для Джеймса, в конце концов попали в мои руки, и при первой же возможности я приехал в таверну, расположенную в районе нашего артиллерийского склада, указанную в ней, совершенно готовый – если собираешься услышать другую правду – иметь дело с колониальной хищницей, вцепившейся в Джеймса с одним желанием – вытрясти из него деньги. Затем увидел тебя в плохо освещенной комнате, – продолжал он исповедь, – и она внезапно осветилась сотнею свечей: ты поразила своими прекрасными, искренними глазами, оказавшимися почти на одном уровне с моими, и сверкающими золотистыми волосами, небрежно заколотыми в узел на макушке вместо припудренных птичьих гнезд у обычных девушек. Это было так невыразимо, необычно красиво, умно и независимо, полно теплоты, юмора и остроумия, хотя ты всего-навсего нуждалась в имени Холлоуэй, готовая купить его, но неспособная просить.

И вот передо мной, – продолжил он, – стояла женщина, которую я всегда надеялся найти и уже давно отчаялся встретить, незаслуженно оскорбленная моим братом и, возможно, именно поэтому неспособная стать когда-либо чьей-нибудь женой. А ты была не только очень гордой, но и беременной.

Торн замолчал, а большие зеленовато-голубые глаза, уставившиеся на него, все расширялись и расширялись, хотя шевелившиеся губы не издавали ни звука.

– Я решил жениться на тебе сам, зная, что меньше всего на свете ты нуждаешься в муже; жениться не только ради твоего же спасения, но и чтобы твой ребенок не был незаконнорожденным. Когда же понял, как ненавистна тебе даже мысль о физической близости, – продолжал он более сдержанно, – а также то, как мало значили мои слова о соблюдении дистанции – так мало, если помнишь, что ты даже хотела уехать из Нью-Йорка, не заключив очень важного для себя брака, – я принял единственно возможное решение – солгал, более того, придумал ложь, на мой взгляд, приемлемую для тебя.

Он пожал плечами.

– Как только начал лгать, ложь покатилась, как снежный ком… обрастая все новыми и новыми деталями, разрастаясь все шире и шире, но тем не менее я не сожалею о ней – ты нуждалась в имени, тебе хотелось кому-то довериться. И я рискнул предположить, что со временем ты станешь нуждаться во мне и захочешь меня так, как я любил и хотел тебя.

– А если бы не захотела?

– Все равно тебе не стало бы хуже, чем прежде, и когда пришло бы время, я не стал бы возражать против развода.

– Это было… очень… очень великодушно с твоей стороны.

– Нет, не было! – закричал он сердито. – Ребенок, что внутри тебя, – наполовину моя кровь, и ради всего святого, вбей в свою дурную голову, что я люблю тебя!

– Боже, что случилось с моим умом и остроумием? – пробормотала она.

Он свирепо посмотрел на нее.

– Что ты сказала?

– Ничего.

– Онемела, да?! – сердито проворчал он. – Что случилось со всегда острым язычком?

– Если помнишь, выполняю приказ молчать – слышу и подчиняюсь.

Он сдержал улыбку.

– А теперь можно говорить, если есть что сказать. Есть?

– Да, сэр.

– Говори.

– Очень хорошо, mon mari.[16] Только спина разламывается. Пожалуйста, разреши поменять это ужасное положение.

Он наклонился, взял ее за талию, бесцеремонно вытащив из кровати, поставил на пол; они стояли близко друг к другу, затем Торн освободил ее.

– Что-нибудь еще? – проворчал муж. – Если хочешь, говори сейчас, женщина, а в будущем придержи язык.

Лайза хихикнула.

– Ты перепутал события – такая сцена не для ссоры, она подходит к семейной жизни.

Торн поймал ее снова, прижал к своему обнаженному телу, совершенно забыв о хрупкости девичьих ребер и возможности дышать.

– Мы были семейной парой в течение последнего часа, – напомнил он ей тем хриплым голосом, которым совсем недавно, под покровом темноты, шептал с поразительной искренностью о том, что чувствовал, и вернул ее воспоминания к тому, чем они занимались во время акта их обоюдной любви и страсти.

– Т-торн?

– Да?

– Хочу кое-что сказать, если позволишь дышать. Он ослабил хватку, не отпуская совсем.

– Ты действительно влюбился в меня в тот самый первый раз?

– Не порочность, а тщеславие, вот твое имя, женщина, – сказал он язвительно. – Да, действительно влюбился в тебя в тот самый первый раз.

– И всегда подразумевал, что случившееся, – она перевела взгляд с него на кровать, – должно было произойти?

– При условии, что обойдется без твоих страданий. – И добавил сухо: – Осмелюсь заметить, что не было даже намека на страдания.

Несмотря на смущение, Лайза возразила оживленно:

– Были, когда поняла, что со мной обращаются как с дурочкой.

– Как с кем?! Бог мой, девочка, что я Мог сделать? Все это время моим единственным желанием было… было… Бог мой, – повторил он, не находя других слов. – Имеешь ли ты хоть малейшее представление о той пытке, которой подвергла меня? Которой я добровольно подвергал себя сам? Эти ночные игры в карты, поцелуи, вся близость, которая должна была привести к…

Запустив пальцы в волосы, он беспорядочно взлохматил их.

– Знаешь ли ты о том, сколько ночей ты беззаботно пребывала в своих целомудренных сновидениях, а я ходил по улицам, чтобы успокоиться?

– Ты действительно делал это? – Она снова не смогла удержаться от смеха. – Ладно. Будем считать, ты не обращался со мной как с дурочкой. – Но, несомненно, воспоминания о последних двух месяцах пронеслись в ее голове, вызвав нежную улыбку на лице. – Ты обращался со мной как с рыбой, – последовал вывод. – И более того, – закончила она с легкой обидой, – поймал меня в свои сети.

Он посмотрел ей прямо в глаза.

– Я сделал все, что в моих силах, чтобы привязать тебя к себе, Лайза, так же, как был привязан к тебе сам. Если уж использовать твою терминологию, я бы сказал, что мы оба попались в сети друг к другу.

Глаза Лайзы медленно наполнились слезами, а слезинки скатывались на ее дрожащие ресницы.

– Хочу сделать признание.

– Да? – Он с беспокойством посмотрел на нее.

– Помнишь нашу вторую встречу и твое раздражение, потому что я заставила тебя долго ждать в таверне… когда рассказала о Филипе, так же как и о Джеймсе, и ты сказал, что хотел бы столкнуть их лбами?

– Помню.

– Я не была влюблена в тебя до этого времени. Извини, – проговорила она на едином дыхании, встретив его недоверчивый взгляд, – что мне понадобилось намного больше времени, чем тебе… целых двадцать четыре часа.

– Лайза. – Он с любовью покачал ее. – Почему не сказала мне?

– А почему ты молчал?

– Моя драгоценная девочка, ты не была готова услышать это.

– Я сама не понимала, что это значит, пока… странные вещи не стали происходить со мной: хотелось то плакать, то смеяться без причины; была счастлива, когда следовало грустить, и грустила, когда нужно было быть счастливой, уверяя себя, что все это из-за ребенка… но после некоторого времени пришлось признать правду.

– Которая заключалась в?..

– В том, что чувствовала себя только наполовину живой, когда тебя не было рядом, Торн. И хотела… хотела…

– Чего, Лайза?

– Хотела, чтобы ты делал со мной все то, что… с кем-либо другим показалось бы невыносимо отвратительным.

– Немедленно в постель, любимая.