План гамбузино упростился самым чудесным образом. Открытие колодца и галереи устранило все затруднения. Наружный спуск в льяносы, сократившийся теперь самое большее до ста пятидесяти футов, сам по себе не был опасен. За Генри не приходилось уже больше бояться, если только ничто не возбудит подозрений апачей.

Как это и требовалось, наступившая ночь не была ни очень темной, ни чересчур светлой и вполне благоприятствовала побегу. Инженер, дон Эстеван, Роберт Тресиллиан, его сын Генри, гамбузино и несколько избранных рудокопов проникли в пещеру, спустились на дно колодца и дошли до конца галереи, открывавшейся в пустыню.

Несмотря на то, что все благоприятствовало предприятию, провожавшие испытывали сильное волнение.

Гамбузино отыскал впотьмах руку Генри и крепко пожал ее.

— Сеньор, — проговорил он, — еще не поздно, позвольте мне идти; ночь благоприятна, и, допустив, что конь ваш и не придет на мой зов, у меня остается еще достаточная часть ночи, чтобы успеть до рассвета скрыться с глаз дикарей.

— Благодарю вас, сеньор Вицента, — возразил молодой человек, — тысячу раз благодарю! Но только я один могу быть уверен, что найду внизу моего храброго Крузадера. Он ответит лишь мне одному, и, когда над льяносами взойдет солнце, я буду, благодаря ему, гораздо далее по пути к Ариспе, чем человек пеший, хотя бы им были вы.

Гамбузино видел, что настаивать бесполезно.

Настал час разлуки. Генри бросился в объятия к отцу, потом к дону Эстевану.

Он не хотел упоминать имени Гертруды. В эту решительную минуту ничто не должно было омрачать его мужества. Разве от его хладнокровия и энергии не зависит теперь спасение всех?

Когда он очутится внизу, сдержанный свист даст знать остающимся у отверстия галереи, что он прибыл благополучно и ступил в льяносы; два свистка послужат сигналом опасности и требованием, чтобы как можно скорее поднимали его обратно.

Начался спуск.

С бесконечными предосторожностями люди опускали веревку, — слишком медленно, по мнению молодого человека, и чересчур быстро, на взгляд остававшихся у отверстия галереи. Они чувствовали, что он погружается в неизвестность, и что каждый фут разматываемой веревки приближает его к опасности, быть может, даже к смерти…

Наконец Генри Тресиллиан коснулся земли.

Первым делом его было прислушаться. Под звездным небом, расстилавшимся над этой частью пустынной Соноры, царствовала торжественная тишина.

Тогда Генри дал сигнал, извещавший об окончании спуска, и направился прямо к тому месту льяносов, где он видел своего Крузадера.

Ему нужно было только добраться до коня и дать знать умному животному, что это он, его господин, тут, в пустыне, отыскивает его.

А очутившись верхом, он, чтобы скрыться от взоров индейцев, сделает крюк и как молния помчится по направлению к Ариспе.

В то время, как он шел таким образом, инженер объявил, что в случае надобности можно будет осветить равнину по пути Генри на расстоянии одной мили.

Гамбузино вдруг быстро схватил его за руку.

— Избави вас Бог! Этот неожиданный свет в такую минуту скорее может погубить, чем спасти его. Пока Генри не будет в безопасности, не надо предпринимать ничего такого, что могло бы вызвать подозрение апачей.

Мексиканцы прислушивались, задерживая дыхание, но ни малейшего шума не долетало до них.

— Сеньоры, — сказал гамбузино, — сама тишина эта уже служит доказательством того, что в настоящую минуту дон Генри вне опасности.

В то же мгновение до слуха их донесся свист, слабый, как дуновение, но с особенными переливами.

— Или я очень ошибаюсь, — сказал Педро, — или молодой человек сейчас звал своего Крузадера.

Вступив в льяносы. Генри Тресиллиан пустился на запад. Полярная звезда указывала ему путь.

Пройдя расстояние метров в четыреста, молодой англичанин действительно решил, что пора уже призвать Крузадера, как он делывал это раньше.

Если бы, как было условлено, лошадь не ответила на призыв, то после трех бесплодных попыток Генри Тресиллиан должен был вернуться обратно, взяться за петлю веревки и с помощью ожидавших его добраться до галереи.

О блаженство! С первого же зова до слуха его донеслась вскоре мерная лошадиная рысь.

Не могло быть сомнений: Крузадер понял, что его зовут.

Уже с меньшей осторожностью, чем в первый раз. Генри Тресиллиан свистнул вторично.

Спустя несколько секунд он почувствовал на лице своем горячее дыхание Крузадера.

Обрадовавшись, что снова нашел своего господина, благородный конь положил к нему на плечо свою голову; забыв, что каждая минута драгоценна, молодой англичанин обхватил обеими руками эту голову и поцеловал ее.

Итак, они встретились. И конь и всадник были готовы. Генри накинул на Крузадера уздечку, которую Педро догадался сунуть ему почти в самый последний момент, и одним прыжком очутился на смелом коне, помчавшемся вперед как стрела.

Склонившись на шею Крузадера, Генри с восторгом чувствовал его безумный полет. Он дышал полной грудью.

Отец и друзья его, склонившись у края галереи, все еще прислушивались к малейшему шороху пустыни; но гамбузино больше не сомневался в успехе.

— Ваш сын теперь на коне, сеньор, — обратился он к Роберту Тресиллиану, — я готов поклясться в том. Слышите?

Крузадер только что радостно заржал. Это признак того, что он нашел своего господина.

Роберт Тресиллиан, слишком взволнованный, чтобы взвесить эти доводы, все еще силился проникнуть взором в густой мрак, окутавший льяносы.

В эту минуту гамбузино сказал что-то на ухо инженеру.

Вдруг со сверкающим блеском ракеты сноп электрического света озарил на несколько секунд целый угол равнины.

Более удачного момента нельзя было выбрать.

Генри предстал вдруг перед своим отцом и товарищами как бы в блеске молнии. Верхом на Крузадере он мчался по дороге в Ариспу.

Сноп света, на мгновение упавший на льяносы, осветил лишь известное пространство, потом опять все погрузилось во мрак.

Если бы индейцы даже и заметили что-то, они все-таки не успели бы отдать себе отчета в том, что для них представилось бы лишь непонятным феноменом. Кроме того, сноп света шел со стороны Затерявшейся горы, противоположной их стану.