Жена Матиса ушла потихоньку, будто перепорхнула через пол, растопырив пальцы, подобно перьям крыла: чужая птица вылетела, дверь осталась открытой. Когда Ява спохватилась и глянула ей вслед, то увидела в четырехугольной раме Мирт — корова, расставив ноги, караулила за порогом и раздувала ноздри на запах муки.

Дети испугались, когда Ява, опустив ложку в миску, налила в ладонь горячей похлебки. Кожа не почувствовала боли. Ява осторожно, чтобы не расплескать содержимое ладони, встала из-за стола. Глаза Мирт указывали пошатывающейся хозяйке дорогу. Слава богу, обошлось. Ява обхватила Мирт за шею, и все в этом мире вновь обрело равновесие. Шершавый язык Мирт вылизывал Яве руку.

Когда осенью вода спала и мороз, покрыв лужи коркой, заметал их сверху снегом, из корчмы прибыл с возом сена отец.

Лежавшей в углу хлева Мирт поначалу давали сено лишь маленькими охапками, и вскоре она смогла уже подниматься на ноги. Она снова давала им ежедневную кружку молока, в которую дети по очереди макали ломоть хлеба. Небо не скупилось на снег, и вконец обтрепавшаяся крыша обрела таким образом теплую шапку.

В один февральский день вместе с облаком пара в дверь ввалился незнакомый мужик, даже не потрудившийся снять с головы лисью ушанку. Свет из очага падал на лицо мужчины, но длинный желтый мех свисал почти до самого кончика носа, и Ява не увидела глаз незнакомца. Лишь мельком рот, кожу вокруг которого мужчина тер кончиками пальцев. И потому его странные слова дошли до Явы как бы из ниоткуда — рука у рта приглушила их, и, когда незнакомец ушел, Ява долго сомневалась, не дух ли какой привиделся ей.

Однако на следующий день, едва стемнело, Ява начала загодя собираться в дорогу. Она отыскала сапоги, оставшиеся от Якоба, вытащила несколько пар носков — надо было в стужу отшагать порядочный кусок. Платок из ягнячьей шерсти с длинной бахромой Ява решила повязать поверх других попроще. Когда она взвесила на руках полушубок Якоба, ей стало не по себе. Далеко ли она уйдет под этаким грузом?

Мороз все крепчал. Холодная ясная луна освещала заиндевевшие деревья. Мороз стрелял в бревнах стен, в очаге потрескивали поленья, а сердце Явы стучало от странного возбуждения. Невидимые часы, спрятанные в памяти, раскручивали назад прожитые годы. Снова был тот самый вечер, когда Ява, с головой закутавшись в шубу, выбежала из дверей корчмы прямо в сугробы. Потом Матис стоял в дверях конюшни, и над его плечами, подобно пышным летним облакам, синели сугробы.

Она не может не пойти. Незнакомец в лисьей шапке не мог быть призраком. Возможно, это был Матис, просто он спрятал глаза в мех и приложил руку ко рту, чтобы изменить голос?

Матис подал знак — все может начаться сначала.

Ты как ель, мысленно прошептала себе Ява и выпрямилась.

Она стояла в свете очага и смотрела на свои обутые в башмаки ноги. Она готова была прямо так бежать через снег к корчме, только накинула бы белую шаль. Никто не заметит ее меж сугробов. Длинная бахрома, развевающаяся на ветру, — не что иное, как летящий иней. Никто не увидит ее, никто не сможет никому прошептать: там мчится эта ведьма, вдова Якоба из Россы, та самая, что в пору наводнения убила мужа из-за краюхи хлеба.

Ява была в мыслях на заснеженных полях, когда Эва внезапно потянула ее за рукав. Следом за дочерью она пошла к постели, где спал Нестор, и услышала затрудненное дыхание ребенка. В темноте ничего не было видно. Ява вынесла ребенка на свет очага — лицо его горело, крошечный рот жадно ловил воздух, маленькие пальчики дрожали.

Сдернув с плеч платок с длинной белой бахромой, Ява закутала в него Нестора и с ребенком на руках села на чурбан. Эва, не дожидаясь приказа, подбросила в печь новые поленья. Она поняла, что матери придется всю ночь сидеть перед печкой с Нестором на коленях и стеречь, чтобы болезнь не приняла плохой оборот.

На следующий день в деревне разнесся страшный слух; накануне вечером стая волков задрала невдалеке от корчмы мужчину с лошадью.

У Явы до сих пор каждый раз обрывалось сердце, когда она задним числом вспоминала тот день. Мужчина и лошадь! Только позже выяснилось, что то был не Матис.

Как ни редко болела Ява, но, если у нее появлялся жар, она видела всегда одну и ту же картину. Вместо неба перевернутый черный котел, Ява и Матис стоят вдвоем посреди поля, крепко обхватив друг друга. Голодные волки отрывают от них куски мяса. Скоро меж ребер двух скелетов засвистит черный ветер.

Порой Ява думала, что все ее поздние дети: Таниель, Симон, Мария, Линда, Катарина и даже покоящийся на кладбище маленький Матис — обязаны были своим появлением на свет Нестору, который когда-то давно, будучи совсем крошкой, сумел вовремя заболеть. Яве часто хотелось сказать своим детям от второго брака: берегите и лелейте Нестора, он был для всех вас счастливой звездой. Но Ява должна была держать это про себя. Стыдно говорить, что вдова с четырьмя детьми, как девчонка, собиралась бежать на свидание.

В этой многотрудной жизни не подобало долго оставаться молодой.

Ява никогда не рассказывала Матису о мужчине в лисьей шапке. Мало ли что могло померещиться человеку здесь, в Долине духов.

Матис просто взял и приехал в Юрьев день на своей лошади в Россу, — видно, так уж судьба порешила.

Несмотря на сомнения, Ява старалась внушить себе, что Матис именно из-за нее запряг в тот Юрьев день лошадь, погрузил в телегу потемневшие, стертые на углах ящики и щелкнул кнутом. Кому не хочется поскорее добраться до своей милой? Как-то Ява приподняла крышку одного из темных ящиков и увидела на внутренней стороне изображение длинноволосого ангела — до сих пор она и предполагать не могла, что у неуклюжего Матиса столь нежная душа.

Однако вскоре Яву взяло сомнение: большинство людей стараются держать и свою нежную душу, и свою тоску под замком. Едва ли такие тонкие вещи вообще могли быть причастны к суровым будням.

Почему Матис от одной вдовы прямиком помчался к другой? До ушей Явы тоже кое-что доходило: в деревне говорили, что мужья падчериц превратили жизнь Матиса в ад. И ему стало невмоготу там. Люди новых времен не очень-то годились для жизни под одной крышей, каждый хотел быть сам хозяином, жить особняком.

Как и Якоб, который начнет теперь вместо Явы и Матиса заправлять Россой.

Что ж, и Матисовы зятья стремились стать хозяевами. Ни для одного из них не оказалось места на родном хуторе — как и некогда Матису, — хозяевами там были старшие братья. А те, кто помоложе, должны были сами искать на свете счастья. Матис освободил для них место. Но почему он не мог пойти батраком в имение, чтобы немного подождать и оглядеться? Почему Матис сразу явился в Россу? Все обречено было повториться и здесь; здесь тоже подрастали дети другого мужчины, и неминуем был день, когда Матис окажется лишним.

Поначалу Ява никак не могла привыкнуть к Матису. Ей казалось, что мужнина борода пахнет предыдущей женой.

Прошло некоторое время, и весной, когда наступил перерыв в полевых работах, Ява и Матис сходили в церковь. Вскоре подошел и Иванов день, и молодая чета впервые появилась на людях, дети Якоба плелись в хвосте. Там от сведущих людей Ява узнала, что и она со своими детьми в очередной раз вызволила Матиса из когтей рекрутчины. Кто знает, пришел бы Матис в Россу, если б в ту пору над ним в течение еще двух лет не висела такая угроза!

Теперь времена изменились, и вдовы с детьми уже более не в цене у молодых мужчин. Жизнь стала привольней, эта малость, эти шесть лет, что приходится нынче солдату ходить под ружьем, — от этого тебя не убудет.

Вскоре после свадьбы Эвы призвали в солдаты Нестора. Парень пошел насвистывая, перекинув через плечо тощую котомку. Ява долго стояла в воротах и смотрела вслед сыну — счастливой звезде. Нестор помахивал прутиком и сбивал с обочины дороги ромашки, будто хотел поломать и забыть все, что было связано с родным домом. Он шел вприпрыжку через Долину духов, он торопился, предвкушение будущих подвигов щекотало ему нервы. Ява не сомневалась, что спину парня прошибает сладкий озноб. Нестор всегда мечтал о ружье за спиной.