- О, что вы, господин судья! - улыбнулся, разведя руками, Карке. - Как можно грубить такой важной шишке - бригаденфюреру! Я ни разу, ни одним скверным словом не обозвал даже своего фельдфебеля, хотя знал, что он законченная свинья. А тут... Как можно. Я вежливо поздоровался с ним, поздравил с благополучным исходом крушения, а потом стал успокаивать.

- Вот, вот. Это суду как раз и надо, - обрадовался прокурор, - говорите, рассказывайте, как вы его успокаивали? Мирная у вас текла беседа или натянутая?

- Абсолютно мирная, господин прокурор. Я объяснил бригаденфюреру, что вагон, в котором они изволили сидеть, висит на волоске и с ним может произойти всякое: рухнет ферма моста, оборвется буфер, лопнет трос подъемного крана и так далее.

- Выходит, вы его запугивали? - наседал прокурор.

- Помилуйте! Зачем запугивать? Он и без меня был перепуган, как фрау, которую застали в чужой постели. Так что мне не было никакой надобности его запугивать. Я лишь предупредил несчастного бригаденфюрера, чтоб он сидел смирно, не шевелился и сам ненароком не столкнул вагон в пропасть. А в остальном мы беседовали.

- О чем? - спросил судья.

- Да мало ли о чем? О разном. Я, например, рассказал ему историю, как у меня украли штаны вместе с ордером на сорок семь десятин земли, и о том, что сделал штурмовик с моей женой.

Судья стукнул молотком по столу:

- Подсудимый Карке! Я вас уже трижды предупреждал, что ваша сбежавшая со штурмовиком жена никакого отношения к разбираемому нами делу не имеет.

- Как так не имеет, господин судья? Извините. Если б эти нахалы штурмовики не соблазнили мою жену, я бы и не рассказывал о ней бригаденфюреру. Какой же дурак начнет ни с того, ни с сего рассказывать о своей жене, да еще к тому же красивой. Но факт остается фактом. Война разорила меня. Я остался нищим. У меня нет ни жены, ни земли, ни дома.

У судьи полезли глаза на лоб:

- И вы все это сказали бригаденфюреру?

- Да, я сказал ему об этом.

- А он? Как же реагировал на эти слова он?

- Он страшно возмущался и сказал, что всех этих штурмовиков, гауляйтеров и прочих тыловых хахалей надо выгнать из тыла на фронт, под русские "катюши", иначе они испортят там всех солдатских жен.

Судья и помощник переглянулись. Прокурор что-то записал в свой толстый блокнот, спросил:

- Что вы читали господину бригаденфюреру, когда раскачивались на крюке перед его окном?

- Я читал ему письмо.

- Какое письмо? Кому?

- Это было письмо фюреру.

- Где это письмо?

- Оно улетело.

- Куда улетело? - встрепенулся прокурор и побледнел, будто у него отняли целое достояние.

- Его вырвал из моих спасительных корзин ветер.

- Каких таких спасительных корзин?

- Корзин из-под наседок, господин прокурор. Я их набивал сеном, засовывал туда ноги и, привязав, ходил в них в любой мороз, как в тапочках дома.

- Вы лжете! - выкрикнул прокурор. - У вас не было никаких корзин. Вы нарочно придумали эти дурацкие корзины, чтоб скрыть от правосудия письмо к фюреру.

- В таком случае, господин прокурор, я советую вам сходить в коридор тюрьмы, и там вы увидите на ногах надзирателя мои уникальные корзины. Я продал их ему за шесть сухарей и две сигареты.

- Суд верит вашему показанию, - сказал судья. - Не могли бы вы, подсудимый, вспомнить содержание своего письма?

- К сожалению, не помню, господин судья, - пожал плечами Карке. - Русские "катюши", милые следователи гестапо прохудили мою память, и она стала с дырками, как решето. Но смею вас заверить, что это было высокопатриотическое письмо. Я благодарил в нем фюрера за "молниеносную войну".

Прокурор поморщился, судья, полистав странички пухлого дела, спросил:

- Тогда почему же бригаденфюрер рванулся из окна с протянутой рукой? Очевидцы показывают, что он именно рванулся, и в этот момент произошла трагедия. Может, вы его нарочно спровоцировали на этот рывок из окна?

- Никакой провокации с моей стороны не было, - ответил Карке. - Вы об этом можете спросить у самого бригаденфюрера.

- К сожалению, - вздохнул судья, - спросить об этом у бригаденфюрера мы не можем. Он лежит искалеченным и в сознание не приходит.

- Но, может, вы и без свидетеля сами признаетесь, что покушались на жизнь бригаденфюрера? - сказал прокурор. - Наберитесь мужества, подсудимый Карке. Что вам стоит? Вы же храбрый солдат. Мы учтем, что вы национальный герой Германии, кавалер двух Железных крестов, и ваши другие заслуги перед рейхом.

- Не просите, господин прокурор. Этого я не сделаю. Признать, что я покушался на жизнь бригаденфюрера, - это равносильно тому, что вам, господин прокурор, встать и заявить перед публикой, что вы негодяй. Загляните в папку, и там вы увидите подшитыми к делу кепку бригаденфюрера и клок волос с его головы. Они остались в моих руках, когда я в последнее мгновение пытался его спасти. Где же логика?

- Да, логики нет, - сказал судья. - Заседание прерывается. Суд удаляется на совещание.

15. ГУЛЯЙБАБКА В ГОСТЯХ У ДЯТЬКОВСКИХ ПАРТИЗАН

Кто не знает на Брянщине дятьковских лесов? У любого человека спроси, и он сейчас же начнет рассказывать о них такое, что захватит дух и самому захочется схватить шапку и бежать туда, где еще шумят необхватные сосны, где поют на зорях глухари и где грибов и черники, как писал брянский поэт, поезда нагружай.

А дятьковский хрусталь! Где, в каком доме, на каких праздниках и свадьбах не звенит он! Сам германский фюрер и тот заинтересовался дятьковским хрусталем и повелел немедля же пустить все тамошние заводы и отлить специальные хрустальные бокалы на торжественный прием в Московском Кремле.

Приказ фюрера не фигов листок. Многие кидались его выполнять. Многим хотелось вручить Гитлеру дятьковский хрустальный бокал, но... слишком несговорчивыми оказались эти дятьковские стеклодувы. Чертовски негостеприимно встретили они германских специалистов по хрусталю. Одного пристукнули кирпичом из гутовой печи. Другому заткнули ножкой бокала глотку. А третьего даже и близко не подпустили до стекольного городка - повесили на первой попавшейся осинке.

Ну как после этого не побывать на Дятьковщине! Гуляйбабке и сам бог повелел съездить туда познакомиться с людьми, так невнимательными к администрации рейха, и попытаться достать какую-либо хрустальную вещицу для генерала фон Шпица. "Дружбу" с ним надо все же подогревать.