Свое профессорское звание Сенека получил на поле сражения. Он стоял с крестом в руке среди дыма и взрывов. (Удивительно, его грозный вопль: "НЕ НАДО СТРЕЛЯТЬ В БРАТА", воспринимался совершенно буквально, и не стреляли только в него самого.)

Умирающий генерал-полковник, почетный академик Иероним шестнадцатый, в этом роковом бою славно завершивший свою карьеру, вступил, не покидая поле битвы, в перекрестную исповедь с Сенекой и перед смертью пожаловал ему медаль Легиона и профессорское звание в комплекте.

Институт капелланства развивался быстро, с той блистательной широтой и охватом, какие вообще были свойственны современной науке, но опять Сенека был глубоко разочарован. Новых духовных пастырей вполне устраивало, что их самих никто не расстреливает, хотя иногда и случались восторженные самосожжения, однако они не могли примириться с тем обстоятельством, что не будут умирать солдаты. Церковь не мыслила себя без ритуала отпеваний и погребений.

Невероятным образом, не выходя за рамки канона, каждый из новых миссионеров умудрялся доказать, что убивать не только можно, а даже и полезно для духовного здоровья. Старинное: "СОЛДАТ УБИТЫЙ...ПРОЖИВАЕТ В РАЮ" повлекло за собою новые страшные жертвы, и профессор Сенека ушел в чистую теорию, в стерильный лабораторный эксперимент.

Несколько лет просидев в архивах Сенека доказал: все мало-мальски ответственные эксперименты сперва проводят на людях, а лишь потом, уже без всякого смысла, повторяют на мышах. Хотя постоянно и утверждается обратное. Сенека поставил перед собою задачу: эксперимент на мышах должен опередить человеческий опыт. Но задача оказалось непосильна. И лишь после многих лет упорной работы ему удалось достичь некоего равновесия, некоторой одновременности происходящего.

Теперь он мог на стенде имитировать бой во время самого боя. Несколько раз ему удавалось на лабораторном столе умертвить грызунов столько же, сколько было убито солдат в настоящем бою. Строгий традиционалист Сенека работал только с мышами. Обезьяны были для него слишком громоздки, а мухи могли дать лишь общую картину войны, причем события многолетней войны протекали у тонизированных и верно сориентированных мух в считанные секунды.

"Война может и должна быть прекращена, - заявлял Сенека с высокой кафедры, взгромождаясь на нее между своими изнурительными опытами. - Я признаю войну, как одно из наиболее ярких, наиболее могучих, скажем так, проявлений человека, но высшей смысл для человека - удержаться от войны, исключить ее из нашей жизни, как можно исключить излишества в пище или сексе, война - это одно из самых больших искушений, война - это глобальное излишество, и с него следует начинать великий путь отказа. Представьте себе: зоны войны отменены... Рвы засеяны цветами... Пусть бродят по ним свободные кони... Пусть девушки вдыхают запах роз без примеси гари..."

- Но, позвольте! - возразил ему однажды средних лет, обширного телосложения, еще тогда незнакомый, профессор. - Запах напалма может украсить запах розы, во всем свое наслаждение, свой шарм. Вы, милейший, - Эпикур, перебирая тяжелыми ножками, взбежал на сцену и оказался рядом с кафедрой,- что-то здесь перепутали. Наслаждение везде. И нечего, - он размахивал перед носом Сенеки толстым пальцем обжоры, - нечего отрезать нам путь к истинным наслаждениям. Выхолащивать саму человеческую природу, закрывать бездонный колодец человеческой души какими-то цветами, ведь в этом колодце, на дне его, вечные, сверкают звезды. И это - звезды наслаждения.

Зал просто разорвало громом аплодисментов. Эпикур галантно раскланялся, и не подозревая, что в одну минуту приобрел себе не только научного оппонента, а и смертельного врага. Но что мог противопоставить Эпикуру какой-то профессор, замкнувшийся возле самой крыши центрального здания Института со своими мышами.

Глава 11. ЛАБОРАТОРИЯ (окончание)

Сквозь огромные прямые стекла, накрывающие лабораторию, лилось на макет солнце. Солнце затмевало сильную лампу, и на мышином тренажере от него появлялись лишние тени. Оба лаборанта спали на своих стульях. Один спал с откинутой головой и открытым ртом, другой, напротив, положив руки на колени и опустив стриженую голову на грудь. Сенека подошел к тому лаборанту, что спал с открытым ртом и, стараясь не разбудить молодого человека преданного науке, осторожно пинцетом снял с его челюсти, с мокрого белого зуба прилепившийся мини-макет бронекомарика. Бронекомарики содержались в специальных емкостях. Накануне в одной такой емкости обнаружилась трещина, и теперь механические кровососы, налитые бензином, были повсюду. Еще одного бронекомарика Сенека за пять минут до того выковырял скальпелем из-под собственного ногтя.

- Да, лаборатория! - рявкнул он в телефонную трубку, не дав массивному аппарату даже звякнуть. - Да, сам профессор Сенека. - На том конце девушка журналист только облизала губы, а он уже закончил грубо. - Все данные по эксперименту через неделю в отчете!

Телефонный шнур, вырванный из гнезда, как мышиный хвост судорожно свернулся на пыльном полу. Сенека с размаху ударил себя по щеке и, наверное, уже в сотый раз, растер между пальцами бензиновое пятно.

- Спрашива-ают... Спрашива-ают... Результаты им подавай!.. Свободная военная журналистика, называется! - Не просыпаясь первый лаборант с силой сомкнул челюсти, вероятно, ему что-то приснилось.

Профессор Сенека, упираясь ладонями в стеклянный край макета, пристально рассматривал сложившуюся позицию.

- Вот! - сказал он. - Вот так, правильно, мальчики!

Тонизированные ядами, током и маленькими порциями возбуждающих газов, вырывающимися разноцветными фонтанчиками из тоненьких распылителей, мыши шли в атаку. Глаза грызунов были полузакрыты, с резцов капала слюна, а розовые хвостики задорно торчали вверх. Смешно топорщились их маленькие неудобные костюмы, но по этим костюмам, как легко можно было отличить пряного от гливера. Мумми-смертник в своей железной коробочке наконец перестал скрестись, быть может, издох сам по себе без специального газа. Сенека достал лупу и разглядывал позицию. Работал, урча моторчиком, бульдозер, выкапывающий в белом, специально насыпанном грунте братские могилки; над подземными укреплениями пряных взлетали разноцветные ракеты. Одна ракета достигла верхнего стекла лаборатории и, звонко стукнувшись о него, рассыпалась искрами. Эксперимент проходил хорошо. Второй лаборант даже похрапывал от удовольствия. Сенека потирал руки. С гудением возле самого уха профессора прошла бронестрекоза. Бронестрекозами управлял специальный компьютер и, в отличие от свободно функционирующих бронекомариков они, как и "пи-пи-эр", выполняли строго боевую задачу.

Вся картина боя в миниатюре была совершенно лишена логики и здравого смысла, что и следовало доказать. Картина не несла в себе ничего нового, и это обстоятельство Сенека предполагал обсосать в своем отчете, обыграть и выставить перед почтенной аудиторией, как одно из доказательств своей основной доктрины. Он давно утверждал, что вообще-то сверху виднее и следовало бы все это свернуть. А если кому и нужна война для развития технического прогресса, то вполне достаточно макетов и хорошо простроенных математических моделей. Мышку, ее если и жалко убивать, то ради науки не очень жалко, а голую цифру, ту и вообще не жалко.

- А где же наш оппонент? - довольным голосом спрашивал себя Сенека, приближая увеличительное стекло и внимательно разглядывая детали. - Куда же наш сластолюбец забрался?..

Ушло немало времени, пока удалось обнаружить ту самую противную мышь в попорченном резиновом чехле. Но теперь от чехла остались лишь коричневые пятнышки на ее тельце. Мало того, рядом с маленьким ротным была еще одна мышь, жирная, лысая и совершенно голая. Тихонечко и сладострастно попискивая, мыши спаривались. И их тени медленно раскачивались на меловом рельефе. Ротный и санитарка устроились в ложбинке, оставленной неосторожной пятерней лаборанта, их прикрывали край разорванной палатки, и фиолетовый дым, текущий над всею позицией.