— А ну их!.. Слушай больше! При-и-выкнут!..

Загородный дом Шлиппенбаха был полон гостей. По всем комнатам пахло дорогим табаком. Из гостиной раздавались мужские голоса, слышны были резкие восклицания англича нина Брука, плотного, кряжистого, средних лет человека, непрестанно сосавшего короткую трубку.

В зале стол был уставлен закусками, посудой, графинами.

— Доброго здоровья! — расшаркивался Шафиров, размахивая, как флагом, большим синим платком.

Предупредительно-ласково Шлиппенбах пожал ему руку.

— Милости просим! Добро пожаловать! А Внллим Иванович что?

— Нездоров, нездоров! — тараторил Шафиров. — Просил извинить.

— Правда? — протянул хозяин, сделав скорбную мину и пропуская Шафирова вперед. — Петр Павлович Шафиров… Барон Шафиров… — представлял он вновь прибывшего гостя.

Брук склонил голову; мягко, как пантера, подошел; улыбаясь — кривя прямые, тонкие губы, — протянул Шафирову необыкновенной худобы и белизны руку с перстнями и кольцами на сухих, длинных пальцах с прозрачными ногтями.

— Добрый день, барон, добрый день! — сказал он и, кивнув хозяину, подхватил Шафирова под руку.

Свежий, красивый де Лави — француз — поклонился с преувеличенной вежливостью; голландский резидент Деби, юркий, с подвижной физиономией старичок, пожал руку с тонкой улыбкой; плотный, широкоплечий, розовощекий блондин, ганноверский резидент Вебер пожал руку просто и без улыбки; датчанин Вестфаль, не вставая, постукал об пол ногой, поднял вверх руку, склонив голову:

— Добрый день! Присаживайтесь, Петр Павлович, поговорим.

— После, после, mein Freund![50] — кивал головой Шафиров. — Как по-русски говорится, всякому овощу свое время.

Шафиров сел, отер платком лоб и шею, шумно вздохнул.

Среди сидящих и разговаривающих за большим круглым столом вице-канцлер резко выделялся своей полной, словно налитой, фигурой и лицом; живые, выразительные маслины-глаза его будто пронизывали Окружающих. Шафиров нервно дергал нижней губой, поминутно, как-то особенно хмыкал, слегка передергивал плечами, точно ему что-то жало под мышками, оправлял шейный платок.

„Ртуть! — думали дипломаты, глядя на этого подвижного, юркого толстяка. — И, нужно отдать справедливость, ловок, умен!..“

— А, Петр Павлович! — сказала, быстро входя в гостиную, молочно-розовая, полная фрау Шлиппенбах, словно родному. — Добрый день, добрый день! — кивала, вся сотрясаясь. — Господа! — обратилась к гостям. — Прошу к столу! Bitte…[51]

Хозяин особенно хвалил и предлагал старое бургундское вино. Де Лави попробовал, нашел превосходным.

— Петр Павлович! Налить? — предложил хозяин.

— Не откажусь! — ответил Шафиров.

— Так вы, — сказал Шлиппенбах, — распоряжайтесь, пожалуйста, сами.

— Не утруждайтесь, не утруждайтесь, — кряхтел Шафиров, расправляясь с большой желтобрюхой длинной стерлядью, приготовленной „кольчиком“. — Мы как-нибудь, себя не обидим. Не правда ли, мистер Брук?

Англичанин широко, приветливо улыбнулся, молча кивнул головой. Подумал:

„Что это — намек или… так?.. Барон Шафиров. Все же благодаря чему он так вылез: благодаря ловкому маневру, умелой тактике или действительно подлинным заслугам?“

К нему наклонился Деби.

— Говорят, — скосил он глаза в сторону Шафирова, — что этот барон бывает иногда откровенен до предельной наивности и что лжет он только тогда, когда это совершенно необходимо.

— А я слышал, — цедил в ответ мистер Брук, — что он говорит правду только в том случае, если ему не заплатили за ложь.

— Ну что вы! — дернул губою Деби. — Петербург еще слишком мал, а населяют его слишком проницательные люди, чтобы возможны были ложные новости.

— Да я не о новостях говорю! Что вы от Шафирова требуете? Ведь самим собою можно остаться только в двух положениях: когда не являешься ничем или когда являешься всем. А барон ведь ни то ни се.

Словом, присутствие Шафирова всех очень интересовало. Хозяйка не спускала с него глаз, хозяин старался быть с ним возможно предупредительнее. Шлиппенбах догадывался, что будет какой-то „остренький“, достаточно откровенный разговор, так как Шафиров прямо и просто предупредил его, что хочет приехать к нему в гости, когда у него „случайно“ соберутся все „интересные“ резиденты.

Но разговор пока не клеился. Де Лави, мягко улыбаясь, спросил:

— А правда ли, барон, что князь Меншиков снабдил царевича Алексея деньгами, на дорогу, когда тот собрался бежать к императору, своему зятю?

— Правда, — спокойно и просто ответил Шафиров, тщательно пережевывая. — Только деньги эти были вручены ему на дорогу к отцу, а не в Австрию.

Де Лави изумленно поднял тонкие брови:

— А иначе я и не думаю!

— А кто вас знает, — хихикнул Деби. — Барон может расценить это как подтверждение того, что вы в данном случае подозреваете князя Меншикова в сознательном образе действии, что-де он все знал наперед и… намеренно толкал Алексея на обострение отношений с отцом.

— Вольно же вам так думать! — пожал плечами де Лави. — Хотя я сам, своими глазами, читал, извините, мосье, и не такие выдумки в ваших газетах. В этой связи заслуживает внимания, например, сообщение именно в ваших газетах, — это „в ваших газетах“ он дважды с удовольствием подчеркнул, — сообщение о предстоящем будто бы браке Алексея с его двоюродной сестрой, герцогиней Курляндской!

— Ну, это… — передернул плечами Деби, — немного не так.

— Так, так, — кивал Вебер, не поднимая глаз от тарелки. — Нельзя пройти мимо того, что ваши газеты были заполнены и известиями о путешествии Алексея, и о почестях, оказываемых ему в Риме… Словом, надо отметить…

— Словом, — перебил его Вестфаль, слегка горячась, — это не так.

— Ну, а вам-то, майн херр, — пронизал его взглядом Шафиров, — и вовсе вменено было в обязанность, как нам стало известно, обращать особое внимание на все относящееся к Алексею и при случае… — намеренно сделал паузу.

— Что? Что „при случае“? — потянулся вперед мистер Брук и даже руку поднес ковшиком к уху.

— И при случае, — продолжал Шафиров, дергая нижней губой, — деятельно заступиться за сего претендента на русский престол.