Грандиозны стали и масштабы борьбы, и одновременно роль бойца, значение мелких подразделений и всей дивизии не только не уменьшились, но возросли.

Первое, что привлекло внимание полковника Полосухина, были дороги, прорезавшие Бородинское поле. Они, точно кровеносные сосуды к сердцу, тянулись к Москве, вливались в русло Арбата, вели к воротам Кремля. Чтобы перехватить дороги, выгодно было занять позицию для обороны на Бородинском поле. В 1812 году в этом и заключалось его значение.

Опыт нынешней войны уже научил, что враг наступает по магистралям. Было ясно, что, встретив оборону у Бородина на магистрали Минск - Москва и ГжатскМосква, немцы будут прорываться по Бородинскому полю, чтоб снова выйти на дороги. Значение дорог не только сохранилось, но усилилось, обрело новое качество, а бои за них - особую остроту. Танки и моторизованные части в случае прорыва у Бородина могли бы быстро привести противника к Москве. До Москвы осталось лишь 120 километров. Поэтому как ни велик был масштаб войны, но обстановка и условия требовали от каждого солдата и подразделения небывалого героизма и самоотвержения.

В 1812 году 4-километровый фронт у Бородина обороняли 120 тысяч солдат Кутузова. Ныне 12 тысяч солдат 32-й стрелковой дивизии заняли оборону на широком фронте, достигшем 40 километров. Автоматика, новые возможности артиллерии, танки, авиация, автомобили, железные дороги заставили разредить фронт, занять громадные пространства и неизмеримо умножили силы войск. И то, что боевые порядки на Бородинском поле стали во сто крат реже, умножило ответственность каждого бойца и мелкого подразделения.

Полосухин проходил полями, поднимался на высоты, осматривал овраги, прикидывал расстояния до деревень, до лесов - оценивал местность. Часть схемы расположения 32-й дивизии легла на ту же карту, на которой некогда генерал-квартирмейстер Кутузова начертил схему расположения русской армии. Конечно, схемы эти немыслимо было сравнивать, настолько они различны, но тактические особенности местности были по-новому использованы и сейчас. За высотой, где находилась батарея Раевского, Полосухин решил поставить свой артиллерийский дивизион для стрельбы с закрытых позиций. Но на самой высоте были подготовлены огневые позиции для стрельбы прямой наводкой. На местах, где стояли лицом к лицу с врагом русские пушкари, становились лицом к лицу с врагом советские артиллеристы. В лощинах, в кустарниках и в Утицком лесу, где некогда были разбросаны егеря, расположились пехотные подразделения 32-й дивизии.

Советским артиллеристам и пехотинцам предстоял не только огневой бой на дальних расстояниях, но и ближний бой, бой в упор - артиллерийская дуэль лицом к лицу и штыковой удар грудь с грудью. И здесь, на этом древнем поле бородинской славы, переходили к нашему красноармейцу стойкость русских солдат в обороне, их активность в контратаках, взаимовыручка и личный героический пример - всё, чем был славен в бою солдат России. Но красноармейцу было ещё более тяжко, чем русскому солдату прежних войн. В эпоху Наполеона и Кутузова были однодневные сражения (главные схватки у Бородина продолжались десять часов), а ныне операции, в которых так усилилась боевая техника, тянулись месяцами, и всё это время человек не покидал зоны огня и смерти. Так, в новых условиях, при новой технике в октябре 1941 года должны были сказать решающее слово защитники Москвы.

У гранитных памятников Бородина политработники, большевики рассказывали бойцам 32-й стрелковой дивизии о бессмертном наследии прошлого, и 1812 год входил в сегодняшний день героизмом русских солдат, их боевыми традициями, их любовью к родине. Политработники, большевики говорили защитникам Москвы о нашей Великой Отечественной войне, в которой дело идёт не только о независимости нашей родины, но о самом существовании Советского государства, о жизни и смерти нашего народа. Каждый сознавал себя защитником своей родины, своей советской власти, своего народа. И это налагало на бойцов ответственность, ещё небывалую в истории России. Воспоминания о героях Бородина, мысли о сегодняшнем дне слились в сознании защитников Москвы воедино, сделали их волю к борьбе непобедимой.

У переднего края обороны Полосухин, закончив рекогносцировку, ждал подхода головных батальонов своей дивизии. На его глазах рабочие, студентки, домохозяйки Москвы заканчивали работы на строительстве укреплений. Через Бородинское поле протянулись окопы, надолбы, перед ним был противотанковый ров. Полосухин знал, что лучшие люди Москвы встали на её защиту. Уже подходили организованные МК ВКП(б) коммунистические батальоны Москвы, прибыла и заняла позицию южнее Бородинского поля школа политработников. Знал он также, что к Москве с Урала, Дальнего Востока по приказу товарища Сталина идут новые и новые резервы.

И Полосухин со всей силой ощутил, что иная, чем в 1812 году, Москва стояла за его плечами. Это была не Москва Растопчина, который обманул Кутузова, не дав ему обещанных подкреплений, и прислал шанцевый инструмент для рытья укреплений назавтра после Бородинской битвы. За плечами Полосухина была пролетарская Москва, снабжавшая его дивизию боеприпасами, готовившая для неё укрепления, поддерживавшая своих защитников всей своей огромной мощью. Это была Москва, где спокойно, мудро и властно управляло Верховное Главнокомандование, собиравшее резервы для отпора врагу. Задачей 32-й стрелковой дивизии было удержать противника, обеспечить подход и развёртывание наших сил у Можайска. Враг был уже близко. Враг бросил в бой массу войск в районе Вязьмы и развивает успех. Гитлер прокричал на весь мир о том, что он сделал всё возможное для подготовки удара, что удар этот сокрушит Красную Армию и в ближайшее время Москва; будет в руках немцев.

Полковник мысленно отбрасывал всё, что являлось измышлением фашистской пропаганды, но и его расчёт показывал, что операция, начатая немцами 2 октября, сейчас достигла своего развития, когда сил у противника ещё много и удар его опасен.

Дождавшись подхода головных батальонов, Полосухин уехал на командный пункт.

* * *

К вечеру на автомагистрали Минск -Москва, двигаясь по два в ряд, появились немецкие танки с открытыми люками. Они двигались без охранения. Это было необычно, и расчёты наших противотанковых орудий заколебались. В это мгновение к панораме одного орудия уже припал сам командир батареи, у другого стал политрук батареи. Выстрелы рванули тишину; один головной танк замер, другой задымил, продвинулся немного вперёд и, объятый пламенем, остановился. Шедшие сзади танки стали его обходить, но противотанковые орудия били в упор. Танкистам негде было развернуться, так как магистраль здесь пролегала в глубокой выемке, и скоро в этом дефиле оказался железный барьер из шести подбитых танков и двух штабных автомашин.

Магистраль была заперта. К немецким танкам подошла мотопехота и, встретив организованное сопротивление, завязала упорный, но малоуспешный бой. Тогда фашисты перенесли удар севернее, вышли на фланг батальона у магистрали. Батальон погибал, но не отходил. Здесь сражались комиссар полка Михайлов, начальник штаба полка Плаксин, секретарь партбюро Евсеев. Немецкие автоматчики просочились к окопам, ударом по каске оглушили политрука Ильященко и потащили в плен. Он пришёл в себя, крикнул:

- Товарищи, не выдавайте!

Но бойцов, бросившихся ему на помощь, вражеские автоматчики прижали огнём к земле. Боясь поразить политрука, бойцы не стреляли. Тогда политрук скомандовал:

- Командир взвода, огонь!

После длинной-длинной очереди всё затихло... Когда командир взвода медленно поднял голову, он увидел своего погибшего политрука и 17 расстрелянных немцев-автоматчиков.

Не добившись здесь успеха, враг двинулся полем, обошёл батальон и снова вышел на магистраль, стремясь к Можайску.

К участку прорыва примчались комиссар дивизии Мартынов и секретарь дивизионной парткомиссии Ефимов; здесь уже расположился на огневых позициях гаубичный дивизион орденоносца майора Чевгуса, подошёл посланный Полосухиным разведывательный батальон капитана Корепанова. И на новом рубеже, на магистрали, завязался упорный, кровопролитный трёхдневный бой.