Она плавным движением поднялась с кресла.

   - Выбор за тобой, Соболева. Навестив Клавдию, ты ничего не теряешь: женщина в возрасте, вреда не причинит, колдовство для нее - бизнес, способ заработать. Гадание, предсказание будущего, амулеты, артефакты, целебные настойки и... всякого рода консультации. Она сильный интуитивщик, но в оборотничестве и трансфигурации шарит получше нас. Я терпеть не могу Клавдию как человека, и она отвечает взаимностью, однако как маг... Впечатляет.

   - И не надейтесь, я завязала с этим.

   - Как знаешь, - главврач сунула мне бумажку. - Вот адрес, ты легко найдешь нужный дом. Скажешь, что по моей рекомендации. Удачного дежурства, Вера, - фирменная крамоловская усмешечка, будто прилипла к губам какая-то гадость. - Ах да, совсем забыла! Будешь планировать визит, Воропаеву не говори. По башке и в мешок, цепями к стенке прикует, но не пустит. Лишние ведьмы ему без надобности, тем более в твоем обличии. Чао!

   Листок с адресом жег мне руку. Порвать, выбросить и забыть. "Она ведь ненавидит тебя, дельного советовать не будет, - бормотал внутренний голос. - Вспомни о курсах, там хорошо и уютно, а главное, безопасно! Сдались нам эти ведьмы-колдуны, без них спокойно жили и дальше проживем!"

   Рука потянулась к мусорке и... замерла. Снова на распутье. Быть или не быть? Бросать или не бросать? С тяжелым вздохом скомкала бумажку и сунула ее в карман. Выбросить всегда успею. Никто не заставит меня пойти, слышите? Никто и никогда.

   ***

   Они сидят на пирсе, болтая ногами, и бросают в море мелкие камни. Камни ныряют, но тут же возвращаются на пирс, ибо за новыми нужно спускаться на пляж. За ржавой оградой покачивается на волнах катамаран "Елизавета".

   - Почему всё так сложно?

   - Что именно? - она протягивает руку, на руку садится чайка. Сюрреализм, однако!

   - Всё. Вообще всё.

   - А по-моему, всё очень легко. Хакуна Матата, и никаких забот!

   - Да ну тебя!

   Она смеется. Чайка на руке хрипло вторит, щелкая клювом.

   - А ну кыш!

   Птица взлетает, не преминув клюнуть на прощание. Во снах все чайки умные, а их клевки невесомы.

   - Зачем прогнал птичку? - дуется Вера. - Тебе бы всё прогонять...

   - Например?

   - Меня прогоняешь. Дурака кусок!

   - Почему "кусок"? - хмыкает он. - Целый такой дурак. Не прогоняю я тебя, просто... не могу решиться. Вот так взять и перевернуть всё на сто восемьдесят...

   - Ты человек подневольный, ага, - она встает на ноги и бросает в воду последний камушек, - но и я не одинокая волчица... была. Если не признаешь Хакуну Матату, надо хотя бы уметь отпустить. Я отпустила.

   - Отпустить тебя?

   - Или ее. Кто, по-твоему, больше мучается, ту и отпусти. Всё просто, на самом деле, это мы всё усложняем. Понапридумываем себе цепей, обвесимся ими, как новогодние елки, и сидим. А что цепи? Условности. Иллюзии. Нам кажется, что так будет правильнее, но это ошибка.

   - Что же тогда правильно?

   - Придумать цепи обратно. Не было их, и всё. Понять, чего ты хочешь, именно ты, а не твои цепи. Цепи всегда хотят одного и того же.

   Давешняя чайка приземляется на палубу "Елизаветы" и доедает оставленный кем-то попкорн. Другие молча завидуют, но не суются.

   - А чего хочешь ты?

   - Я?- Вера скидывает сандалии и ласточкой прыгает в воду. - Я ХОЧУ СЧАСТЬЯ!!! А ТЫ?

   - Папа. Па-а-ап... Ну пап!

   Артемий вздрагивает и просыпается. Перед диваном виднеется нечеткий силуэт. Зрение мага, вопреки распространенным заблуждениям, в темноте эквивалентно человеческому.

   - Пашка, ты что ли?

   Он шарит рукой по стене, ищет провод лампы. Загорается тусклый свет. Сын морщится и, кутаясь в захваченное из детской покрывало, садится на краешек дивана.

   - Что-то случилось? - голос спросонья хриплый.

   - Я уснуть не могу, - бормочет Пашка, поджимая босые ноги. - Можно к тебе?

   - Залезай.

   Мальчик забирается под одеяло, прижимается к отцу. Всё с ним ясно: раньше в детской всегда спала бабушка, а она теперь ночует в больнице. Рвется домой, но ей тяжело бегать туда-сюда. Первую ночь Пашка держался, во вторую практически не спал, вздрагивая от любого шороха. На третью не выдержал.

   - Я сначала к маме пошел, - докладывает он, шмыгая носом, - а она не слышит.

   Вот уже больше полугода Галину мучает бессонница. Успокаивающие чаи-травы не помогают, на предложение ввести в транс она ответила гордым отказом. "Знаю я твои трансы, буду потом как зомби ходить!" Пришлось довольствоваться лошадиной дозой снотворного с минимальным побочным эффектом. Снотворное действует, но теперь разбудить Галину можно лишь выстрелом из Царь-пушки, и то с третьей попытки.

   - Надо с этим что-то делать, - говорит Воропаев, имея в виду всё и сразу.

   Свет гаснет, только электронные часы продолжают мигать в темноте. 01.58. Сын ворочается, сопит, но вскоре засыпает. На шкафу чем-то шуршит Никанорыч, беспокойная натура которого не дремлет даже ночью. Характерное шкрябание из прихожей: кто-то снова закрыл Профессора на кухне. Дурдом "Ромашка".

   - Благодарю, - освобожденный Бубликов сворачивается в ногах, прячет нос в лапы.

   - Не стоит.

   Постепенно затихает и Никанорыч. Одному Воропаеву не спится в этом сонном царстве. Здравствуй, тысяча и одна мысль! Необходимость что-то делать, что-то решать мешает отключиться.

   "А бедная Соболева дежурит" - вдруг думает он. Из всех дырок торчат Верины уши. Не вспомнить о ней Артемий просто не может. Чего на свете не случается, чего на свете не бывает...Закрой глаза, и она появится пред мысленным взором. Улыбается, не робко, не из вежливости, а от души, по-детски искренне. Когда он впервые увидел Веру, то не поверил, что ей двадцать четыре. Семнадцать-восемнадцать, ну двадцать. Чопорный вид и странная одежда совсем не старили ее. Со временем впечатление усилилось. Не Сологуб, не Малышев и даже не Гайдарев бросали ему вызов по малейшему поводу - это делала Соболева. Краснела, бледнела, заикалась, но не отступала. Ее извечный принцип "чтобы всё было по-честному", желание во что бы то ни стало докопаться до истины порой выводили из себя. Рядом с ней никогда не удастся сосредоточиться, вот и приходится нести всякий бред, речь совершенно не орошает извилин...

   Их поцелуй в кабинете. Стыдно признать, на она опередила его самое большее на минуту. На полминуты. Оттуда и эти слова про "должны-не должны".

   - Я люблю вас, Вера, всегда буду любить, что бы ни случилось.

   - Я знаю, но ваши жертвы бессмысленны.

   Почему знает? Откуда знает? Артемий не мог прочесть ее мыслей, но дорого бы отдал за такую возможность. Ранка не заживала, сколько ни прижигай. Наоборот, с каждым разом всё больнее. Пустячный порез обернулся заражением крови, теперь либо экстренная госпитализация, либо смерть. А умирать не хочется. Сорвешься однажды, и пропадешь. Тебе оно надо? Посмотри правде в глаза: ты - не ее будущее, как и она - не твое. Чье угодно, но только не твое. У неё ведь жених... был. Разбежались, из-за тебя разбежались. Удовлетворил свое гребаное самолюбие? Легче стало? Нет, не легче. Час от часу не легче! Случайная девчоночья влюбленность подействовала как морковка не осла. Всё ведь просто: замри ненадолго, усыпи бдительность и хватай. Но осел на то и осел, чтобы бежать за веревочкой и кричать. Иа-иа! Доиакался, называется! Не смог вовремя затормозить, на повороте занесло. Подарил девчонке навязчивую идею...

   Ее нелепое стремление стать ведьмой ни в какие ворота не лезет. Если из-за него, то он не позволит. Да и вообще не позволит! Это ведь равносильно убийству себя как человека. Единственный возможный способ полного перерождения - убить другую колдунью и забрать ее силу. Причем, не просто убить, а... даже думать страшно! Это карается, жестоко карается. Наверно, всё же стоило рассказать Соболевой, тем самым обрубив все концы, и отбить желание до конца ее дней. Она не поверила, смотрела так, будто он оскорбил лучшие чувства, ударил ее или сделал что-нибудь похуже...