– Не считаю себя виновной перед этими спесивыми господами... – я покачала головой. – Так что в индульгенции от них я не нуждаюсь. Больше того: уверена, что многие из тех надменных господ, что находятся в этом зале с ханжески-печальным видом, в действительности были счастливы узнать, что их дорогой родственник Лудо Уорт отправился отвечать за свои грехи на Небеса. Дело в том, что, несмотря на все утверждения о семейном взаимопонимании и привязанности, большой любовью среди родни мой неадекватный муженек не пользовался. Более того – все боялись его частых приступов ярости, потому как не знали, что он может выкинуть в тот или иной момент. Единственное, что мне хочется на прощание пожелать кичливому семейству ди Роминели, так только то, чтоб они все провалились в тартарары, и навечно там остались.

– Это все?.. – поинтересовался судья.

– Думаю, больше нам друг другу сказать нечего.

Бабушке позволили подойти ко мне лишь тогда, когда в зале не осталось никого, кроме нас двоих и охранников. На бедную бабулю было страшно смотреть – кажется, от услышанного известия она словно разом постарела лет на десять. Уткнувшись лицом мне в плечо, бабушка горько заплакала.

– Они меня обманули... – с трудом произнесла она сквозь слезы. – Они обещали...

– Кто обещал? Уж не мой ли бывший свекор?

– Он...

– Я же просила тебя с ними не встречаться! Погоди... Ты что, заплатила ему?!

– Да...

– Но зачем?! И сколько он потребовал?

– Я просила его, умоляла спасти тебя... – бабушку душили слезы. – Он мне сказал, что если я выплачу ему оставшуюся половину твоего приданого, то у нас состоится совсем другой разговор о твоем будущем, и мы сможем поговорить о снятии обвинений и освобождении...

– Можешь не продолжать... – вздохнула я. – Я и так догадываюсь, что произошло дальше. Когда ты отдала ему деньги, то господин Мадор заявил: ты просто вернула ему то, что и обязана была отдать, и потому просить или требовать хоть что-то ты не имеешь никакого права. Если же хочешь, чтоб судьи отнеслись ко мне более лояльно, то мой бывший свекор потребовал с тебя еще деньги, причем заломил совершенно немыслимую сумму, и чтоб ее собрать, тебе надо будет продать едва ли не все, что имеешь... Так?

– А тебе откуда это известно?

– Успела насмотреться на нравы этой милой семейки. Запомни – никому из них верить нельзя... – я обняла бабушку, и прошептала ей на ухо:

– Ты принесла то, о чем я тебя просила?

Бабуля, не переставая плакать, взяла мою ладонь, и я почувствовала, что у меня в руках оказался маленький шарик. Как видно, бабушка все это время держала шарик в руках вместе с носовым платком, чтоб никто из окружающих ничего не заметил. Так, сейчас надо будет незаметно опустить его в карман, чтоб стражники ничего не заметили...

Тем временем бабушка с трудом проговорила сквозь рыдания:

– Мне раньше даже в страшном сне не могло присниться, что я сама...

– Послушай меня!.. – я перебила бабулю – как бы она сейчас случайно не проговорилась – все же стражники наблюдают за нами во все глаза, да и разговор слушают. – Ты сегодня же уедешь домой...

– Нет, я останусь...

– Уезжай, и немедленно. Я знаю нравы этой семейки, так что тебе стоит держаться от них как можно дальше. А еще не стоит тебе смотреть на то, что произойдет через три дня на площади, пожалей свое сердце. Лучше оставь здесь слугу – он потом вернется, и все тебе расскажет...

– Нет!..

– Бабушка, успокойся. Еще не все кончено, и я тебе обещаю, что на крайний случай пойду только в том случае, когда не останется иного выхода. Однако если что-то вдруг изменится, случится какое-то чудо и я буду жива, то... Вспомни, как мы с тобой по праздникам раньше ездили на могилу мамы...

– При чем тут... – бабушка на мгновение умолкла, а затем, не вытирая слез, попыталась улыбнуться. – Значит, ты еще на что-то надеешься?

– Каждый пытается не терять надежду до последнего мгновения... – я старалась говорить спокойным и уверенным голосом.

– Оливия, я смотрю на тебя, и просто не узнаю – такая спокойная и сильная... Раньше ты была мягкая, добрая, плакала от любой обиды, а сейчас я словно с другим человеком разговариваю!

– По-моему это единственное, за что я могу поблагодарить семейку ди Роминели.

– Все, свидание закончено... – к нам подошли стражники.

– А почему нам дали так мало времени для прощания?.. – неожиданно я разозлилась – Могли бы позволить нам поговорить немного дольше, вряд ли мы с бабушкой вновь увидимся.

– Не могу знать... – равнодушно ответил один из стражников. – Мы люди служивые, подневольные, нам сказали пять минут – мы и выполняем. Вы давайте заканчивайте, и чтоб при расставании все обошлось без криков и воплей, а не то нам было велено в случае неповиновений не церемониться.

– Хорошо... – я повернулась к бабушке, которая, не переставая, плакала. – Бабушка, выполни мою просьбу – уезжай, причем сегодня, а я буду надеяться на то, что все далеко не закончено, и мы с тобой еще увидимся. Обними отца, мачеху, моих братьев и сестер...

– Да, конечно... Оливия, я буду без остановки молиться за тебя, и надеюсь, что Светлые Небеса снизойдут к моей просьбе!..

Когда же я вновь оказалась в своей камере, то без сил прилегла на свою соломенную подстилку. Что ж, как я и предполагала, от эшафота меня спасать никто и не собирался, но зато семейка ди Роминели все же сумели полностью получить мое приданое! Все верно – если меня казнят, то вторую половину приданого им не видать, как своих ушей! Вот они и дали понять бабуле, что, выплатив недостающее, у нее есть все шансы спасти меня... Ох, ну и люди, в любой ситуации стараются своего не упустить!.. Зато немного радовало хотя бы то, что я сумела внушить бабушке какую-то надежду на благополучный исход всей этой истории, хотя прекрасно понимала, что уповать мне не на что. Надеюсь, это смутное чаяние на возможное счастливое завершение дела все же несколько смягчит бабушке боль утраты.

Достала из кармана тот шарик, что принесла мне бабушка. На первый взгляд у меня на ладони лежит обычный катышек хлеба, ничем не примечательный хлебный мякиш. Осторожно счистила начавший засыхать хлеб, и у меня на ладони оказался маленький стеклянный шарик серого цвета. С этим шариком надо обращаться крайне осторожно, ведь внутри должен быть сильнейший яд, убивающий едва ли не мгновенно. Надеюсь, бабушку не обманули, и она сумел отыскать именно то, что я ее просила.

Для чего мне яд? А разве не ясно? Разумеется, меньше всего мне хочется подставлять свою шею под топор палача, но уж если не остается выхода, то надо хотя бы сделать так, чтоб я не оказалась на эшафоте – не хочу доставлять удовольствие семейке ди Роминели видом своей отрубленной головы. Если такой шарик сжать зубами, то тонкое стекло хрустнет, и у палача будет меньше работы, а вот что касается ди Роминели, то эти люди будут вне себя от злости по той причине, что их месть не удалась, и та, которой они хотели отомстить, в последний момент ушла у них из рук... И потом, как бы я не храбрилась, не изображала перед всеми спокойствие и невозмутимость, но в глубине души все же боялась даже думать о том, что мне придется добровольно укладывать свою голову на плаху. Конечно, можно и сейчас раскусить этот стеклянный шарик, но я лучше подожду: все же три дополнительных дня жизни – это совсем неплохо. Можно хотя бы с крысами поговорить – вон, они уже появились в камере, привлеченные запахом раскрошенного хлеба...

А еще мне интересно знать, кто из семейства ди Роминели вновь пожалует сюда – если они все еще не нашли мой тайник с бумагами, то наверняка сделают еще одну попытку выяснить, не знаю ли я что-либо о пропаже. Меня они вряд ли подозревают, но все же с моей помощью можно попытаться отыскать невесть куда исчезнувшие документы – может, вспомню какие-то незначительные детали, или что-то вроде того.

Ждать пришлось сутки – видимо, господин Лудо Мадор решил дать мне прочувствовать полной мерой тот страх, который должен ощущать осужденный на казнь человек. Может, его рассуждения и были верны, но когда в течение двух лет едва ли не каждый день со страхом ожидаешь возвращения домой дорого супруга, и не знаешь, чего в очередной раз от него можно ожидать, то невольно привыкаешь ко многому. Если вдуматься, то после смерти Уорта я просто перешла из одной тюрьмы в другую, пусть и куда менее комфортабельную, а в остальном, можно сказать, ничего не изменилось.