Естественно, Эйва жаждала подробностей, но я ей ничего сказать не могла, потому как не могла даже представить себе причину, по которой Полан принял такое странное решение. По-моему, Эйва мне не поверила – дескать, без достаточно серьезных на то оснований помолвку накануне свадьбы не разрывают! Наверняка все это произошло не просто так, и тебе, дорогая, не следует разыгрывать непонимание...

В общем, ничего не выяснив, я покинула замок маркиза Рейнье в полнейшем недоумении. В голове был полный сумбур, слезы застилали глаза. Святые Небеса, ну кто бы мне пояснил, в чем дело, что произошло?! Ведь никакой вины за собой я не чувствую, ни в чем не грешна! Почему Полан не пояснил мне причину, по которой он расторгает помолвку, отчего не переговорил со мной? Вдобавок ко всему все мужчины семейства Рейнье уехали в неизвестном направлении, словно пытались спрятаться от неприятных расспросов и объяснений... Н-да, вопросы, вопросы, на которые нет ответа...

Слух о том, что меня бросил жених, распространился по округе со скоростью молнии, и, как того и следовало ожидать, общественное мнение о причинах разрыва помолвки было отнюдь не в мою пользу. Говорили многое, но общие высказывания сводились к одному: дескать, если небогатый дворянин оставляет богатую красавицу-невесту незадолго до свадьбы, то, скорей всего, у него для этого есть немалый резон. Понятно, что дело тут нечисто, и в семье графа де ля Сеннар что-то скрывают, причем такое, что жених, прознав об этой тайне, дал деру! Мол, похоже, что в шкафу у этой юной девушки оказались такие скелеты, которые не может покрыть даже немалое приданое, во всяком случае, ее жених соседствовать подле этих скелетов не пожелал. Хороша, видать, штучка, раз женишок оставил ее без объяснений и ни говоря никому ни слова – сама, мол, должна понимать, в чем тут дело... Нельзя, де, исключать и того, что вскоре мы узнаем о дочери графа нечто такое, о чем и вслух произнести нельзя! А ведь такой скромницей прикидывалась, такую любовь к молодому человеку разыгрывала!.. Похоже, у нынешних девиц нет ни стыда, ни совести!

Правда, тогда об этих разговорах я не знала, хотя и догадывалась, что вся округа, можно сказать, гудит, обсуждая подобное происшествие, ведь едва ли не все здешнее дворянство уже получило от нас персональные приглашения на свадьбу и последующее торжество. На сердце было горько и тяжело, я не понимала, что происходит, и потому с того самого момента, когда мне пришлось вернуться ни с чем из замка маркиза Ренье, единственным моим занятием были горькие слезы, вернее, я все дни напролет рыдала в подушку, чувствуя себя полностью опустошенной. Жизнь казалась законченной, не хотелось никого видеть. Обида, недоумение, растерянность – все эти чувства смешались у меня в душе, и я никак не могла понять, за что Полан так поступил со мной, что было тому причиной? Единственное, что мне оставалось, так это вновь и вновь повторять про себя: я ни в чем не виновата!

Что же касается моего отца, то он чувствовал себя оскорбленным, и, если бы мог, то вызвал бы Полана на дуэль, да вот только не знал, куда отправить вызов – как уже было сказано, все мужчины семейства Ренье исчезли в неведомом направлении. Переживала и моя мачеха: ее можно понять, ведь те сплетни, что сейчас ходят обо мне, в будущем могли бросить тень и на ее детей.

Во всей этой истории самым здравомыслящим человеком оказалась моя бабушка: она, в отличие от всех нас, пообещала разобраться, в чем тут дело, только вот пока что не могла похвастаться особыми успехами в этом деле. Семейство Рейнье и в самом деле сумело спрятаться так далеко, что до них было никак не добраться, а их слуги не могли сказать ничего такого, что помогло бы приоткрыть завесу этой тайны.

Прошло три дня, и к нам пришло письмо, которое немало удивило отца. Вернее, это вновь были два послания, находящиеся в одном конверте, причем авторами этих эпистол были очень значимые люди – архиепископ Петто и герцог Тен. Архиепископ писал, что его племянник, Лудо ди Роминели, просит руки Оливии де ля Сеннар. Далее было сказано следующее: он, как любящий дядюшка, не имеет права безусловно настаивать на своей просьбе – все же вкусы у молодежи разные, и невесте может не понравиться жених. Тем не менее, архиепископ просит графа де ля Сеннар при окончательном решении этого вопроса учесть древний род жениха, его высокое положение в обществе и немалое состояние семьи ди Роминели. Кроме того, этот молодой человек является старшим сыном в семье, и именно ему по наследству перейдет титул и наследственное имение. В свою очередь, герцог Тен в своем послании тоже просил графа де ля Сеннар с пониманием отнестись к предложению руки и сердца от Лудо ди Роминели – дескать, этот несчастный молодой человек влюбился в вашу дочь с первого взгляда и с той поры не может выбросить ее образ из своего сердца. Именно потому благородный отец влюбленного молодого человека попросил своего друга, то бишь герцога Тен, замолвить за него доброе слово перед отцом предполагаемой невесты. Герцог выполняет просьбу, хотя подчеркивает, что, безусловно настаивать на своем предложении он не будет: дела сердечные – это та вотчина, куда посторонним людям соваться не стоит.

– Ну, что скажете?.. – поинтересовался отец, когда мы все прочли эти письма. Сейчас мы все собрались в его кабинете – надо было решить, что делать дальше.

– Не надо мне никого... – всхлипнула я. – Лучше в монастырь уйду...

– Оливия, успокойся, в настоящее время не до твоих душевных терзаний... – посоветовал мне отец. – Соберись, предстоит серьезный разговор. Что же касается мыслей о монастыре, то выброси их из головы – сейчас надо думать о более реальных вещах, о том, что мы можем ответить на это послание. Понимаю, у тебя сейчас нелегкое время, но к подобным письмам следует относиться со всей серьезностью. От них так просто не отмахнешься.

– Все равно мне никто не нужен... – я почувствовала, что сейчас снова зарыдаю.

– Ди Роминели... – отец чуть нахмурился. – Графский титул, древний род, имеющий прямое отношение к королевской семье, хотя в правящей семье их, кажется, не очень любят. Причина мне неизвестна, но поговаривают, что между королем и этой семейкой имеются какие-то трения, и потому ди Роминели редкие гости на королевском дворе. Что еще можно сказать? Ди Роминели очень богаты, у них обширные связи, немалое влияние, и в то же самое время у этой знатной семьи репутация чуть ли не ростовщиков, жадных и беспринципных, что, как вы понимаете, любви к ним не прибавляет... Еще они до крайности чванливы, невероятно гордятся своим происхождением, и, как говорят, в их семье очень жесткие правила подчинения старшим, хотя, возможно, все это обычные преувеличения. Жаль, не знаю, сколько лет тому молодому человеку, а в письме это не указано.

– Если они такие богатые и знатные люди, то отчего этот кандидат в женихи все еще ходит холостым?.. – бабушку интересовали более прозаичные вопросы. – Таких породистых собак разбирают еще щенками.

– Не знаю... – пожал плечами отец. Он уже давно привык к тому, что бабушка выражает свои мысли в более чем своеобразной манере. – Кстати, Оливия, где молодой человек, о котором идет речь, мог тебя видеть? В письме герцога указано, что этот самый Лудо ди Роминели влюбился в тебя с первого взгляда...

– Представления не имею!.. покачала я головой. – То, что нас друг другу не представляли – в этом можете не сомневаться. Врет ваш герцог, как сивый мерин!

– Оливия, что за выражения?.. – одернула меня мачеха.

– Верно, внученька, ты уж свой язык-то попридержи... – посоветовала мне бабушка. – Это я человек простой, хорошим манерам не обученный, а тебе так выражаться не пристало.

– Что думаю, то и говорю... – пробурчала я.

– Дорогой зять, вас что-то смущает в этом письме?.. – поинтересовалась бабушка, решив пока что не обращать внимания на мое недовольство.

– Если честно, то да... – кивнул головой отец. – Вернее, меня несколько озадачили оба этих письма. Прежде всего, они пришли слишком быстро после разрыва помолвки Оливии, и, кроме того, ранее я имел честь знать герцога Тен. Он достаточно резкий человек с грубоватыми замашками, и такой немного просительный тон, как в этом послании, ему совершенно несвойственен. Да и письма архиепископа можно назвать примером вежливости – он словно бы извиняется за свою просьбу, хотя обычно выражается куда более жестко.