Желание опробовать чужие теоретические выкладки было бы слишком "лабораторным", притом, что Вс. Иванов чутко воспринимал именно теплорожденный момент настоящего: ведь и появление подобного замысла уже есть реакция на время. Вопрос "как жить?" стал самым важным. Многие вовсе не понимали, что жизнь меняется, а кто понимал, не разглагольствовал вслух. В литературной среде рассуждали о том, как писать, о чем писать, у кого учиться писать, чтобы верно отразить современность. Опыт классиков не отрицался наотрез, но рассматривался как недейственный ввиду иных социальных условий, а новых форм не существовало (или считалось, что не существует). Особенно определенно эти положения высказаны в книге "Техника писательского ремесла" 13.

В романе "У" проверка чужих теорий пародийно усложнена наложением цитаты на цитату, пародии на пародию. Вот пример, будто бы прямая отсылка: "Однажды, имея привычку для скорейшей ловли мыслей писать без знаков препинания, я ошибкой отправил рукопись в переписку, не просмотрев. Машинистка сама расставила знаки, а так как до сего она работала у В. Б. Шкловского, то рукопись приобрела вид плохо разваренного гороха. И что же? Редактор встретил меня услужливо: "Наконец-то вы прекратили суемудрствовать, перестроились, одолжили, а то, бывало, на фразе застрянешь - и заседание улетит. Не принимаю ваше прошлое за злонамеренность, но доказательство теперешнего моего утверждения: читай хоть одним глазом"14.

По виду - прозрачная шутка, но в ней заключен подвох: не только о литературном стиле, кормившем с десяток пародистов, речь. Тут и отсылка к конкретной книге "Эпилог", где сказано следующее: "Эта вещь печатается с подлинника, написанного Лазарем Зервандовым по моей просьбе.

Я только исправил падежи и расставил знаки препинания, чем, может быть, сблизил стиль Зервандова со своим"15. И это не все: тут же накладывается другая полушутка-полуутверждение Виктора Борисовича, которая ходила в устном преимущественно виде. Шкловский любил рассказывать, как "развалил" одну редакцию, выучив сотрудников, в частности машинисток, писать художественную прозу16. Так построен роман "У", и чтобы разобраться в нем, надо знать пародируемые тексты, в основном тексты Шкловского. Понял ли это Виктор Борисович, когда читал роман "У", извлеченный из архива много позже смерти автора? О чем он думал тогда и что стоит за похвалой: "Книга стилистически очень сложно написана. В середине есть полемика со мной, что я отмечаю просто для аккуратности"?17

Разглядел ли он "двойной портрет"? Ведь главными героями романа Вс. Иванов делает себя и Шкловского, повторяя удавшийся опыт на более высоком уровне. В портрете Черпанова легко узнается сам романист, со "сконсовыми усами", которые он носил во времена "Серапионовых братьев"18, с привязанностью ко всякого рода "вещичкам", "излишностям": цепочкам, ножичкам и прочему (об этой привязанности писали мемуаристы, эту привязанность он опять высмеял в "Похождениях факира"). При характеристике Черпанова упоминается и "провинциализм"19.

Доктор Андрейшин - столь же узнаваемый Шкловский: характерный жест рукой, сопровождающий движение мысли, три способа аргументированного спора, ничем не скрепляемый поток цитат, "оживление" оппонента похлопыванием по затылку или щеке20, множество отсылок к произведениям и поступкам Шкловского.

Вот хотя бы неудачная любовь доктора Андрейшина к Сусанне. Как всей России были известны скандалы Виктора Борисовича, творимые на эстраде, так всему эмигрантскому Берлину была известна история любви Шкловского и Эльзы Триоле. Шкловский написал "Zoo", где об этой любви повествуется подробно, возвышенно и прекрасно, в "У" обыгрываются некоторые мотивы книги. Но высмеиваются здесь не только чужие, но и собственные сочинения - одно из безумств доктора Андрейшина напоминает об "Иприте": "Лезьте сюда, Егор Егорыч, я стою на достаточной высоте, чтобы не отравиться. Газы идут в долину", - восклицает Андрейшин, производя разгром в чужом чулане и вместо бомб взрывая банки с провизией21.

Автор не проявляет излишней жалости к другу (будто напоминая положения из книги "О теории прозы", что искусство внежалостно), но и себя рассматривает пристально, саркастически: так, Черпанов всякий раз пересказывает свою биографию по-иному. И окружение героев узнается: это пародийно представленная литературная среда. В Сусанне (имя которой опять-таки отсылает к "Иприту") и Людмиле Мурфиных угадываются Л. Брик и Э. Триоле, разоблачен комментаторами романа и П. П. Крючков - секретарь Горького22.

Но и подобное прочтение слишком просто. Перед читателем не "роман с ключом" вроде "Козлиной песни" К. Вагинова, "Скандалиста..." В. Каверина или "Сумасшедшего корабля" Ольги Форш (кстати, в двух последних романах в качестве героя выведен Шкловский, чуть подгримированный).

"У" - другого порядка явление, черты героев не "замаскированы", а претворены, отчасти - перемешаны, автор сознательно или интуитивно использует положение из названной выше книги "Поиски оптимизма": "И так сидишь перед собою и начинаешь переделывать того-другого. Даешь ему походку, соединяешь его с другом, которого хочется обидеть. Наращиваешь на него волосы.

У него меняется выражение лица. Появляются иные поступки. Он может стать женщиной.[...]

Вот сердце спрятано в грудь другого человека. Уже себя не жалко"23.

Да и главное положение, ось, вокруг которой вертится роман, взято из статей Шкловского, ибо современность - время "советского "барокко"24.

Рукопись "У" осталась в письменном столе. Роман был слишком сложен. Сложным было и время. Литературный мир, частью изображенный в "У", целенаправленно уничтожался: погиб Маяковский, начались гонения на формалистов, расстрелян Крючков. Молчание стало пусть не знаком согласия, но примирением с жизнью. Каждый выживал в одиночку.

Тут, к слову, следует вспомнить некое происшествие, отметившее литературные отношения Вс. Иванова и Шкловского, а равно рисующее эпоху и характер одного из героев этого сочинения. Объявляя в 1932 году "конец барокко", Виктор Борисович торжественно заявил: "Нужно брать простую вещь или всякую вещь, как простую... Наступает непрерывное искусство"25. Немногим позже в романе о факире Вс. Иванов попытался уйти от интенсивной детали к миру перечислений, к непрерывности искусства. И что же? Шкловский отреагировал странно: "Замечательный писатель Всеволод Иванов, описывая человека, видит его кругом. Он легко и просто, как будто по праву рождения наследованное, получил умение строить сюжет.