Сколько раз инвалиды, собравшись, его лупили. Но ничего не помогало. Ровшан притихал на день-два и снова принимался за свое, если не было поблизости другого милиционера, чтобы никто не знал о его проделках. Особенно он боялся одного инвалида – маленького, хромого, с палкой. Тот дубасил участкового своей палкой и поносил на весь рынок так, что появлялся сам директор, толстяк Сеидов, отец нашего школьника Вовки Сеидова. Директора все боялись – и Ровшан, и инвалиды… Но с некоторых пор хромой инвалид перестал появляться на рынке. Может быть, вылечился и вернулся на фронт, не знаю. И Ровшан вновь распоясался. Я дотронулся до цепочки от кобуры.

– Чего тебе? – не отрывая взгляда от инвалидов, недовольно спросил лысый Ровшан. Даже через цепочку чувствовалось, как он напряжен, как он весь готовится к своему знаменитому прыжку из тени.

– У меня собаку украли.

– Потом, потом… Иди гуляй!

Ровшан с силой надавил на мое плечо. Я ему мешал, путался в ногах.

И тут раздался громкий крик моего лучшего друга Бориса: «Полундра! Ровшан! Ровшан!»

Инвалиды тревожно вытянули шеи и смотрели в нашу сторону, как дикие козы при сигнале опасности. Многие торопливо прятали свой товар в шапку…

Цепочка от кобуры словно кусок телеграфного провода – я почувствовал, как Ровшан размяк, расплылся, напряжение пропало. Он посмотрел на убегающего Бориса.

– Твой товарищ, да? – Ровшан лениво покинул тень дома и вышел на опустевшую площадь.

Я не отставал.

– У меня собаку украли и убили.

– Ну и что? Сколько людей на фронте убивают!

– Из нее мыло сварили.

– Разве мыло из собак делают? – Ровшан вытянул свою кривую ногу и посмотрел, не сбилась ли обмотка. – Чему вас только учат в школе!..

– Мой Дезик – сын кавказской овчарки Маргошки, – произнес я, когда Ровшан перестал любоваться своими рыжими обмотками.

– Ну и что? Я тоже сын своей мамы.

– Я знаю, кто убил Дезика, – продолжал я. – И мыло сделал.

– Кто?

– Тетка Марьям. И знаю, где она мыло свое варит.

Ровшан достал из кармана кисет, точно такой, какие продают инвалиды.

– Надо еще проверить, кем твоя мама работает, – вдруг заявил Ровшан.

– А что? Она бухгалтером работает, – почему-то растерялся я.

– Возле денег крутится, да?

– Не кассир, а бухгалтер.

– Бухгалтер тоже человек… Иди гуляй. Еще проверим, какой она бухгалтер.

Ровшан повернулся ко мне спиной, над которой сияла лысина…

За углом меня поджидал Борис. Я рассказал о своем разговоре. Борис ответил, что другого он и не ожидал. Скорее бы окончилась война и вернулся бы старый милиционер, черноусый любимец наших ребят.

Вечером у тутовника выстроилась очередь. Люди держали в руках кастрюли, банки, бутылки. Рядом бродили собаки. Их осталось совсем мало.

Люди молча поглядывали на ворота. К семи часам, как обычно, послышался шум повозки, хоть часы проверяй.

– Всем, всем хватит, – успокаивала людей тетка Марьям, прижимая к животу огромный бидон. Второй бидон ей помогли донести женщины. – Только руки вот помою. Гигиена, да. – Чувствовалось, что она работает в больнице, знает правила.

– Да не оставит тебя Аллах без радости, – донеслось из очереди. – Что бы мы без тебя делали, Марьям-ханум…

Очередь оживленно зашевелилась и вытянулась еще метров на десять – в нее встали те, кто поджидал хаши, сидя на скамейках.

Тетка Марьям нацепила серый передник с огромным карманом и вынесла из комнаты литровую кружку. Она оглядела очередь и деловито подвернула рукав, обнажая волосатую тощую руку. Сейчас начнется торговля. Литр – десять рублей. Через час все кончится. Только собаки еще долго будут кружить возле повозки, облизывая черные доски…

Борис толкнул меня локтем – пора. Я взобрался на перевернутый ящик. Я был очень спокоен – ведь всех, кто стоял в очереди, я знал всю жизнь. Они жили в нашем доме, или в соседнем, или через улицу…

– Соседи! Товарищи жильцы! – крикнул я. – Тетка Марьям – спекулянтка и убийца! Она даже мыло варит из собак и продает. Она моего Дезика убила. Знаете, сына кавказской овчарки Маргошки…

Я вытянул из кармана ошейник:

– Вот! Я и Борис нашли в Бузовнах, у нее дома. Там был целый казан мыла…

Я замолчал. Я не понимал, почему люди молчат. Мне казалось, что сейчас должны опрокинуть телегу, а тетку Марьям связать и отвести в милицию, как тогда, когда поймали у нас во дворе вора – он стащил с веревки белье…

Но люди молчали.

– А это хаши? Откуда она берет по два бидона? И спекулирует. А вы еще спасибо говорите, не стыдно?

Я не знал, что еще сказать. Вот если бы кто-нибудь меня поддержал. Хотя бы один голос…

– Вай атон… Разве это ребенок? – Тетка Марьям засмеялась и хитро повела головой. – Первый апрель. Он с утра всех обманывает.

– Неправда! – закричал я. – Мы были в Бузовнах. Все видели.

Марьям оглядела очередь…

Мы молчали, глядя на толпу. Марьям стояла возле своей телеги, а я на перевернутом ящике. Словно мы перетягивали с разных концов длинный канат, этот живой канат, раскинутый под тутовником…

– Слушай, Лятифа, иди, я налью тебе хаши, а то, боюсь, тебе не достанется, – произнесла тетка Марьям добрым усталым голосом.

Из очереди вышла жена лысого Ровшана и подала синюю новенькую кастрюлю.

– А нам, а нам?! – из очереди раздались испуганные голоса. – Ты ведь сказала, всем хватит…

Тетка Марьям выпрямилась с кастрюлей в руках:

– Я через весь город тащу эти несчастные бидоны. Для вас! А вы слушаете этого паршивого маленького шакала?

Толпа притихла, но в следующую секунду кто-то крикнул:

– По шее ему надо дать! Чтобы не врал…

Я видел злые глаза и выкрикивающие что-то рты… Но никто не решался покинуть очередь…

И тут мой лучший друг Борис вскочил на телегу и что было сил ударил ногой бидон. Тот свалился. Желтая жирная вода хлынула на землю…

Очередь оцепенела. Борис метнулся к воротам, я за ним.

И в следующее мгновение толпа бросилась за нами. Многих из них я знал всю жизнь. Они жили в нашем доме, или в соседнем, или через улицу… Они бежали и орали, как тогда, когда ловили вора, что украл с веревки белье… И даже страшнее. Так мне казалось.

Борис выскочил на улицу. Я – за ним. Очутившись на улице, я захлопнул ворота и подставил ногу. Я уже говорил, что могу так подставлять ногу, что и трактором дверь не сдвинуть…

Кто-то уже лез через забор… Но в это время Борис уже скрылся за углом. Я что было сил побежал за ним…

Мы знали, что надо успеть добежать до рынка, где сидят инвалиды войны. Там уже нам никто не страшен, там нас не дадут в обиду. Даже лысый Ровшан ничего не сделает, если инвалиды увидят, что толпа гонится за мной и моим лучшим другом Борисом, в этом я был уверен…

А по дороге я представил: какой сейчас праздник у собак нашего двора!

На вечернем совещании наш зеленый вещевой мешок заметно вспух – за счет банки американской тушенки. Банку принес Борис – где он достал целую банку, было непонятно.

– Достал, – важно сказал Борис. – Я вам не какой-нибудь Фик-то. Этой тушенки нам хватит до города Грозного, а там уже фронт начинается. Говорят, немцы уже Майкоп взяли, надо спешить… К тому же я заметил, что никто не придерживается конспирации; думаете, что бежать на фронт – это детские игрушки? – строго добавил мой лучший друг Борис.

– Нe привыкли еще, – пробормотал я.

Остальные члены отряда неопределенно молчали.

Принцип конспирации заключался в том, чтобы переставить в наших именах местами слоги. Например, Боря должен называться Ря-бо, а Толя – Ля-то. Идею эту выдвинул Борис.

Не всем она пришлась по душе. Например, Юре Хачатурову. Ему предстояло носить девчоночье имя – Ра-ю.

И Хачатуров заявил, что забирает свои марки, бежать с нами на фронт отказывается. У него была огромная коллекция марок, на которую мы возлагали серьезные надежды – по дороге их можно было поменять на хлеб или повидло…