Вячеслав Яковлевич ШИШКОВ

КОММУНИЯ

Рассказ

Село Конево стоит в заповедном лесу. Место глухое, от города дальнее, народ в селе лохматый, темный, лесной народ.

Помещика Конева, бравого генерала, владельца этого места, еще до сих пор помнят зажившиеся на свете старики: крут был генерал, царство ему небесное, драл всех как сидоровых коз. Пришла свобода, пала барщина, а мужик долго еще чувствовал над своим хребтом барскую треххвостку, и все рабское, что всосалось в кровь, передал по наследству своим сынам и внукам. Даже до последних дней, когда поднялась над Русью настоящая свобода, жители села Конева все чего-то побаивались, все норовили по старинке жить, новому не доверяли - опять, мол, обернется на старое, пугались всякого окрика, чуть что - марш в свою нору, и шабаш!

Правда, и среди них были люди кряжистые, хозяева самосильные. Взять хотя бы семейство Туляевых, их пять братанов, один к одному, рыжебородые, кудластые, косая сажень в плечах. А главное - очень широки у всех братанов глотки, и голос - что труба, гаркнут на сходе, так тому и быть, - кривда, правда, обида ли кому - все равно: мир молчит, терпит.

Да и как не терпеть, надо до конца терпеть, про это самое и батюшка, отец Павел, каждое воскресенье говорит: "Кто терпит, тот рай господень унаследует".

Ну, и терпели мужики.

А эти горлопаны, братейники Туляевы, ежели и забрали себе самые лучшие участки, ежели и поделили не по правде сенокос - пускай! - им же, обормотам, худо будет: сдохнут - пожалуйте-ка в кромешный ад, на вольную ваканцию живыми руками горячее уголье таскать.

Пришла несусветимая война, немчура с французинкой супротив России руку подняли, и всех пятерых братанов Туляевых, один по одному, угнали воевать. Больше полсела тогда угнали, лишь старичье да самый зеленый молодняк остались при земле. Ну, что ж: воевать так воевать. Вот весточки полетели с фронта: тот убит, тот ранен, у этого глаза лопнули от чертовых душистых каких-то, сказывают, газов. Вой по деревне, плач. Хорошо еще, что отец Павел неусыпно вразумляет: "Убиенных - в рай", - но все ж таки тяжко было - в каждой избе несчастье, бабы из черных платков с белыми каймами не выходят. Только у Туляевых старики и молодухи не печалуются, не вздыхают: видно, краснорожих братанов ни штык, ни пуля не берет.

А на поверку оказалось вот что: братаны и пороху-то не понюхали, а сразу, как на спозицию пришли, единым духом записались в дезертиры, да и лататы: ищи-свищи ветра в поле, до свиданья вам!

Это уж потом все обнаружилось, когда революция пришла. Вернулись после войны односельчане - кто на деревяшке, кто без руки, с пустым рукавом, - да и объявили про братанов:

- Дезертиры. Мазурики... Ужо-ка мы их!..

А время своим чередом шло. В селе Коневе все честь-честью: новые права установили, солдаты разъясняют все по правде, лес поделили, барский дом сожгли. Ах, сад? Яблоньки?.. Руби, ребята, топором! Ну, словом, все по-настоящему, везде комитеты, митинги, очень хорошо.

И, говорят, в Питере новое правительство сидит: генерал Керенский, князь Львов, еще какие-то правильные господа, все из бар да из князей, очень даже замечательные, и простому народу заступники. Ха-ха!.. А сам государь-император будто бы в Литовский замок угодил. Ха-ха-ха!.. Вот так раз! Отец Павел ни гугу, никакого разъяснения, только и всего, что красный флаг прибил на крышу, а тихомолком все ж таки старикам нашептывал:

- Годи, крещеные... все обернется по старинке... А смутьянов так взъерепенят, что...

Шептал он тихо, тайно, но все село вскоре расслышало и забоялось поповских слов: а вдруг да ежели?.. Ое-ей!.. Даже молодяжник присмирел: опять барская треххвостка вспомнилась: а вдруг да ежели...

Но вот святки подходили, и к самому празднику объявились все пятеро Туляевых. Чаев, сахаров наволокли, всяких штук: щикатулки, кувшинчики, ложки - все из серебра, из золота, - часы, перстни с каменьем самоцветным. А сами, как быки, один другого глаже.

- Ну, каково повоевали, братцы? - спросили их на сходе мужики.

А молодяжник сразу закричал:

- Дезертиры, мазурики!.. Вон из нашего села!

И прочие пристали, зашумел сход, - того гляди, зубы братанам выбьют.

- Не желаем!.. Вон!..

Тогда братаны, как медведи, на дыбы:

- Ах, вон?.. Благодарим покорно... Да мы вас!.. Единым духом! Контрреволюцию пускать? А?!

- Как так? Что вы ошалели?.. У нас комитеты, митинги...

- Комитеты?.. Тьфу, ваши комитеты! В три шеи ваши комитеты!

- Как так? - закипятился молодяжник. - Вы, значит, за царя?

- Кто - мы?! - вскочили Туляевы и рты ощерили. - Да знаете ли, кто мы такие?

- Знаем... Малодеры...

Тут старший братан как тряхнет бородой да топнет:

- Замолчь!! - Так в ушах у всех и зазвенело, смолкли все.

А потом тихим голосом:

- Товарищи, - говорит. - Вот что, товарищи... Мы все пятеро, то есть, все единоутробные братья - окончательные большевики... И будем мы в своем родном селе, скажем к примеру, в Коневе, настоящие порядки наводить, чтобы как в столице, так вопче и у нас... Будет теперича у нас не Конево, а Коммуния. Кто супротив Коммунии, прошу поднять руку! Вот мы посмотрим, кто против Коммунии идет... мы па-а-смотрим!..

А сам кивнул головой да пальцем возле носу грозно так, ни дать ни взять исправник.

- Значит, все под Коммунию подписываетесь? Согласны?

- Согласны... Чего тут толковать, - сказал за всех старый старичонка Тихон. - Так, что ли, братцы?

- Так, так... Согласны, - забубнил сход. - Только сделайте разъяснение, кака така Коммуния? Впервой слышим.

Тогда братаны разъяснили по всем статьям. Перво-наперво, чтоб не было никаких бедных, а все богатые; вторым делом - все общее, и разные прочие, тому подобные мысли.

Ну, богатеям это шибко не по нраву, стали возражать.

- Тоись, как все общее? - спросил дядя Прохор, мельник-богатей.

- А очень просто, - сказал старшой братан. - У тебя сколько лошадей?

- Три.

- Две для бедняков, для неимущих... Таким же манером и коров и овец... Иначе к стенке...

- Тоись, как к стенке?

- А очень просто, - сказал старшой Туляев, да на прицел винтовку прямо Прохору в лоб.

- Краул!.. Братцы!.. Чего он, мазурик? а?!

Однако все обошлось честь-честью, только постращал.

И стало через три дня: не село Конево, а Коммуния.

Братаны Туляевы дело круто повернули.

Раньше впятером под одной крышей жили, а теперича не то:

- Мы, - говорят, - сицилисты-коммунисты.

И чтоб укрепить полные повсеместные права, стали себе по новой собственной избе рубить.

Возле самой церкви, на площади, очень хорошие места облюбовали, два своих дома ставить начали, да два в церковной ограде, а пятый дом к самому поповскому дому впритык приткнули.

Отец Павел сейчас протест:

- Это почему ж такое утеснение? Вам мало земли-то, что ли? Зачем же сюда, на чужую-то?

- Ни чужого, ни своего теперича нет, все общее, - наотмашь возразили ему братаны.

- Ежели собственность уничтожена, зачем же вы себе такие огромадные избы рубите?

- Ах ты, кутья кислая! В рассуждение вступать?.. А вот погоди, увидишь, что к чему!

И живой рукой созвали сход.

- Товарищи! Потому что мы коммунисты, и вы все коммунисты-террористы, предлагаю: истребовать сюда попа и обложить его контрибуцией.

Пришел отец Павел, ни жив ни мертв.

- Три тыщи контрибуции, а ежели перечить - немедля к стенке - рраз! пригрозил старшой Туляев и опять артикул винтовкой выкинул.

Поп задрожал-затрясся, побелел. Жаль денег, вот как жаль, по алтыну собирал, по гривне, - однако жизни жальче. Сказал им:

- Ну, что ж, миряне... Конечно, вы можете расстрелять меня без суда, без следствия... Берите, грабьте...

И вынес сполна три тыщи.