"Зачем ныряли на "Курск" спасатели, если с самого начало спасать было некого?" - вопрошает газета, а вместе с ней и миллионы читателей.
Попробуй бы они не понырять!.. Пресса, родственники, общественное мнение, в том числе и мировое, никогда бы не простили российскому флоту подобного бездействия. Потому и ныряли, что не нырять не могли. Да, знали, что живых уже нет. Но объявить об этом можно было только тогда, когда бы был вскрыт отсек-убежище, последний приют уцелевших на время.
Однако у газеты свое объяснение: "Наши подводники-спасатели обследовали корпус. Затем стали пытаться (как нам говорят) состыковаться с лодкой. И здесь начинается самое непонятное: можно попытаться сделать три, пять стыковок. На первых же убедиться: нормально сесть на комингс-площадку нельзя, она искорежена. Профессионалы-спасатели высокого класса сразу поняли это. Водолазов-глубоководников даже не вызывали: спасать некого. Но операция по нырянию к мертвой лодки упорно продолжается. Никто не вызывает иностранных водолазов, которые потом спокойно откроют люк, а бесполезные аппараты сутками бьются и бьются, как нам говорят, о стыковочную площадку. Зачем?!
И бились ли они о неё все это время?
В этом, мне кажется, и есть ключевой вопрос. Дай Бог нам ошибиться, но только одно объяснение может хоть как-то пролить свет на всю эту бурную деятельность: что, если глубоководники убирали с лодки (или из её окрестностей) нечто, что легко могли обнаружить прибывшие наконец иностранные специалисты, обследовавшие "Курск"? И что в корне перевернуло бы картину гибели атомохода?"
Глава вторая
"Открыв люк, мы бы их просто утопили..."
Почему автор версии решил, что "только одно объяснение может хоть как-то пролить свет на всю эту бурную деятельность" - именно его объяснение? Тут могут быть десятки толкований. Рассмотрим ещё одно, на мой взгляд, более здравое и логичное. Но сначала об этом "нечто, что легко могли обнаружить иностранные специалисты". Ну не торчало там из пробоины в борту "Курска" оперение "ракетоторпеды, прилетевшей с "Петра Великого", являя собой ту картину, которую никак не должны были увидеть иностранные специалисты. Сверхмощным взрывом, грянувшим в носовом отсеке, разметало по окрестностям все части ракеты (если она была), а также осколки и собственных ракетоторпед, множество ещё всякого разного рваного металла, деталей лодочных механизмов, и лежат они в этих окрестностях вовсе не как на солнечной лесной полянке, а погруженные во мрак глубины, и увидеть их даже с водолазными фонарями совсем не легко.
К тому же никакой водолаз не определит ни на глубине, ни на поверхности, что за кусок железа попался ему в руки - осколок ли это ракеты с "Петра Великого" или это осколок ракетоторпеды с "Курска", кусок ли это "обшивки протаранившего российского надводного корабля" или обломок легкого корпуса подводной лодки. Такие вещи на глазок не определяются. Это устанавливают либо специалисты-ракетчики, либо ученые-металловеды после лабораторных исследований. Да и поднять какой-либо предмет с лодки ли, с грунта, незаметно "сунуть себе в карман", чтобы потом предъявить его независимой комиссии, журналистам, публике или иностранным спецслужбам, водолаз не может. После подъема на поверхность он сразу же поступает в барокамеру, при этом гидрокомбинезон его остается в руках других специалистов. Это как на фабриках, где печатают деньги, - полная смена одежды - так что никто ничего с собой за пазухой не унесет.
Поэтому "коварное флотское начальство, пытавшееся замести следы убийства "Курска" собственным кораблем", могло не опасаться разоблачительных находок "на палубе лодки или из её окрестностей". Да и никто из водолазов-глубоководников просто физически не мог блуждать там, где ему заблагорассудится, - ни "по окрестностям лодки", ни по её палубе, поскольку опускают их на глубину в специальных клетях-беседках и каждый шаг контролируется и направляется сверху.
Если бы адмиралы-виновники так опасались присутствия иностранных водолазов на "Курске", они могли поступить много проще и безопаснее, чем поступили на самом деле: достаточно было бы в первые дни открыть верхний аварийный люк, поступившись последним - одним из тысячи - шансом, что под люками шлюзовой шахты может чудом уцелеть хоть одна живая душа, а потом объявить, что спасать некого и все иностранные спасатели могут возвращаться по домам. И не надо было бы суетиться - прибирать морское дно от тех обломков, что "в корне перевернуло бы картину гибели атомохода". Открыть люк они могли и без помощи норвежцев - самым примитивным, можно сказать варварским, путем: подорвали бы его динамитной шашкой или подцепили бы тросом да и дернули любым кораблем. Норвежцы, например, сделали это с помощью гидравлического робота. Но весь смысл открытия люка состоял в том, чтобы открыть его в герметичных условиях, дабы не затопить десятый отсек сразу - при вскрытии шлюзовой шахты. Отрабатывался именно этот последний ритуальный - шанс. И отрабатывался для того, чтобы и адмирал Попов, и любой матрос-спасатель могли с чистой совестью сказать - мы сделали все, что можно было сделать. Потому и бились сутками о стыковочную площадку наши "бестеры", рискуя жизнями своих пилотов.
Прежде чем убедиться, что стыковочная комингс-площадка повреждена, на неё надо было опустить многотонный подводный аппарат. Посадить мини-субмарину на кольцо метрового диаметра так же сложно, как посадить вертолет на такой же пятачок высоко в горах. Тем не менее нашим акванавтам это удалось сделать, правда, не с первого и не с пятого раза. Три раза удалось состыковаться с горловиной спасательного шлюза. Три раза пытались откачать воду из шахты, прежде чем убедились в том, во что так не хотелось верить - вода не откачивается, шахта негерметична. Чудовищный взрыв повредил и её, где-то трещина, и сквозь неё приходится откачивать море. Определить место трещины из аппарата невозможно. И только окончательно убедившись, что войти в отсек, не затопив его, нельзя, и пригласили иностранцев: теперь делайте что хотите, вскрывайте как хотите - мертвым это уже все равно. Последний шанс был исчерпан с последней стыковкой "Бестера", когда стало предельно ясно - море из шахты не откачать.