Лу-гун - так звали китайца - был не чиновником, как предполагал Альбрехт Рох, а в сущности, таким же монгольским пленником. Долгое время ему, манихейскому прорицателю и врачевателю, удавалось избегать внимания всесильных монгольских владык, как мухи, мерших друг за другом от необузданного обжорства, пьянства и разгула. И первые головы, которые летели после смерти каждого, в ком текла хоть капля крови великого Чингисхана, были головы заклинателей, шаманов, знахарей и знаменитых заморских лекарей, не сумевших сберечь драгоценную жизнь очередного владыки. Но слава знатока древней китайской медицины все же сгубила Лу-гуна. Его схватили под вечер, и десять всадников всю ночь гнали коней через степь, унося на север привязанного к седлу китайца Точно пузыри на болотной топи, проступили из низкого утреннего тумана очертания юрт монгольского стана. Возле островерхого цветастого шатра с тяжелым ковровым пологом гонцы спешились. Лу-гуна протащили между двумя очистительными кострами и втолкнули в шатер.
В слабом свете чадивших светильников среди смятых пуховиков, меховых одеял и расшитых золотом подушек Лу-гун увидел царицу Эргэнэ - грозную властительницу Чагатайского улуса. Властная и непреклонная монголка, мать многочисленных детей и вдохновительница бессчетного числа дворцовых заговоров, Эргэнэ встала во главе улуса после долгих лет кровавых междоусобиц. Тучная, широкобедрая, с плоским скуластым лицом и приплюснутым носом, одинаково хорошо чувствовавшая себя и в трудном походе, и в стремительной травле зверя, и в тиши домашнего очага, рано овдовевшая правительница быстро сумела взять в узду строптивых монгольских вельмож.
Пышногрудая заспанная ханша, только что поднятая ото сна, не удосужилась даже одеться. Толстое, мясистое тело и большой округлый, как у буддийского божка, живот бесстыдно выпирали из распахнутого золототканого халата. Грубое лицо и оголенные руки лоснились, точно смазанные рыбьим жиром. Жидкие распущенные волосы покрывала тюбетейка, сплошь усеянная крупными отборными жемчужинами. Нахмуренные подбритые брови и властный тяжелый взгляд, устремленный поверх головы коленопреклоненного пленника. Кивком головы царица отпустила стражу и обратилась к Лу-гуну: "Верно ли говорят, что можно вернуть утраченную молодость и предотвратить наступление смерти? И правда ли, что манихейская секта, к которой ты принадлежишь, владеет тайной бессмертия?"
Маленький китаец готов был услышать что угодно, но только не это. Царица говорила вкрадчивым, чуть ли не заискивающим голосом, хитрые лисьи глаза смотрели выжидающе и настороженно, а толстые похотливые губы скривились в жалком подобии улыбки.
"Это не совсем так, моя госпожа", - ответил Лу-гун, с ужасом понимая, что объяснить смысл одного из самых сокровенных манихейских таинств ему все равно не удастся, ибо никто из помышлявших о бессмертии не был в состоянии уразуметь, почему бессмертие - худшее из всех зол. Лу-гун и сам не вполне понимал эту истину, которая из поколения в поколение изустно передавалась от учителей к ученикам. Тем более бесполезно взывать к дремучему рассудку царицы. О эта неутомимая жажда бессмертия! Сколько земных владык стремилось приобщиться к сонму небожителей и разделить с ними вечную молодость и власть над смертью! Сам Чингисхан пробовал задобрить китайских отшельников, лаской и золотом купить у них тайну бессмертия. А ведь те несчастные, в конце концов терявшие свои головы, не знали даже того, что было известно Лу-гуну.
Манихейская секта, нашедшая свое последнее прибежище в горах Синьцзяна, была глубокими корнями связана с учением Зороастра и приобщена ко многим тайнам огнепоклонников. Лу-гун был еще совсем молод, когда довелось ему на правах послушника сопровождать трех манихейских старшин в далекое памирское ущелье. Его не пустили в пещеру, и лишь спустя много лет он узнал, что за тайну хранят в ней последние огнепоклонники. Но смысл этой тайны так и остался ему неясен. Почему бессмертие - зло? Да не все ли равно! Уж если охота это изведать царице, так пусть и испытывает все на собственной шкуре.
Потому-то и согласился Лу-гун провести монгольский отряд по тайным тропам Памира. Он сам придумал и разработал до мельчайших деталей дьявольский план проникновения в зороастрийское убежище, и Эргэнэ по достоинству оценила замысел хитрого китайца. Ему было дано все необходимое, предоставлены самые опытные сокольничие, а с юга, из улуса великого хана, доставлена якобы для потехи царского двора клетка с обезьянами, которых Лу-гун выдрессировал сам. Но разъяренный поток, обрушившийся из недр памирской пещеры на незваных гостей, навсегда похоронил в клокочущих водоворотах и монгольский отряд, и все тщательно разработанные планы, и страстные надежды властительницы Центральной Азии обрести вечную молодость и бессмертие. Огнепоклонники предпочли погибнуть, нежели выдать тщательно оберегаемую тайну в чужие руки...
Солнце ушло за гору, и на ущелье наползла тяжелая зябкая тень. Сытые, накормленные до отвала яки резво семенили размеренной трусцой, с глухим призвуком цокая по камням неподкованными копытами. Лу-гун ехал первым, за ним чуть сзади следовал Альбрехт Рох. Два человека, разделенные языком, культурой, мировоззрением и связанные на какое-то время общей судьбой. А впереди в сумерках уходящего дня прорисовывались два мощных обледенелых кряжа, которые, почти вплотную подползая друг к другу, образовывали узкий, точно приоткрытые створки крепостных ворот, выход из загадочного ущелья...
СУМЕРКИ БОГОВ
Керн умолк.
- Но почему же зло? - сорвался наконец вопрос, не дававший мне покоя на протяжении всего чтения.
- А что такое бессмертие? - последовал встречный вопрос,
- Ну это невозможность умереть, непрерывное долголетие, - не слишком вразумительно ответил я.
- Вот именно - невозможность умереть, но только естественной смертью. А как по-вашему: убережет бессмертие от убийства или несчастного случая? Нет, конечно. Искусство управлять процессами старения или умение омолаживать организм не застраховывает от насильственной смерти. Можно утонуть в море, быть убитым камнем, застреленным или зарубленным - тут уж омоложение бесполезно. Кроме того, чтобы долголетие продолжалось непрерывно, его нужно постоянно продлевать. Но вот человек, завладев эликсиром бессмертия, становится богом...
- Богом?
- Конечно, богом. А как же еще именоваться тем, кто обретал бессмертие? Только хорошенько продумайте, что это за боги. Вспомните богов Древней Греции. Разве напоминают хоть чем эти боги абстрактных, космически-бестелесных существ позднейших религий? Античные боги наделены всеми человеческими недостатками и слабостями. Как и люди, они пили и ели, любили и страдали, завидовали и ненавидели, враждовали друг с другом. К тому же они и умирали. Еще при жизни Цицерона на Крите показывали могилу Зевса.
- Но при чем тут Зевс? У Альбрехта Роха о нем ни слова.
- Смотря как читать, - невозмутимо продолжал Керн. - Латинское слово "деус" ("бог") в рукописи Альбрехта Роха (как и греческое "теос", от которого, кстати, ведет начало русское слово "отец") происходит от общего древнеарийского корня "дэв". Дэвы, или дивы, это знает любой ребенок, излюбленные образы восточных сказок, легенд и мифов, где они предстают кровожадными чудищами, кошмарными чертями-оборотнями. Такими же они выступают и в древнеиранской мифологии. Но что поразительно и на первый взгляд парадоксально: а соседней с Ираном Индии кровожадные дивы почитались в древности как духи добра и света - дэвы. Кстати, о Зевсе. Вам не известно, сколько имен насчитывалось в древности у Зевса? Три, пять, даже восемь - вот сколько! И Зевс, и Дзевс, и Дзас, и Дзен, и Дей; и Ден, и Див. Обратите внимание на это последнее, очень прелюбопытное и далеко не случайное имя Див. И в Древней Персии дивы: поначалу почитались как добрые боги, заступники и покровители людей. (Между прочим, в русском языке словосочетание "диво дивное" также обозначает нечто прекрасное и необыкновенное") Но вот явился пророк Зороастр и проклял прежних богов дэвов, обвинив их в обмане человеческого рода. "Проклинаю дэвов, - вот кредо огнепоклонников. - Исповедую себя зороастрийцем, врагом дэвов. Отрекаюсь от сообщества с мерзкими, вредоносными, злокозненными дэвами, самыми лживыми, самыми вредными из всех существ. Отрекаюсь в мыслях, словах и знамениях". Почему же люди возвеличивали одних богов и проклинали других? Потому что сами боги не стоили почитания и поклонения. К чему может привести неограниченное продление такого существования, когда непрерывное долголетие направлено не на развитие интеллектуальных потенций, не на постоянное обогащение знаний, а на продление чувственных удовольствий и накопление предметов роскоши, как это было у древних богов и легендарных царей?