Нет, у него так ничего и не получилось.

Вокруг все ревело и грохотало. От длительного действия нарастающей вибрации Вадим почувствовал боль в желудке. В горле появились судороги, рот непрерывно наполнялся слюной.

От недавнего покоя, среди которого Вадим принял решение идти к центру земли, не осталось и следа.

На экране локатора зелень сменилась густой синевой, ровной и чистой, совсем как небо в июльский полдень. Экран походил бы на круглое окно, будь он стене, а не в полу. И не хотелось верить, что это синее не воздух, а раскаленный базальт, готовый раздавить «ПВ-313», как яичную скорлупу, стоит только отказать защитному действию магнитоплазменного поля.

Вадим соединился с геологом.

— Николай Николаевич, — спросил он, — каков будет ваш прогноз в отношении нарастания вибрации?

— По совести говоря, неутешительный. До зоны гипоцентров не меньше суток хода. Да еще столько же от нее вглубь, где прекратится эта камнедробилка.

— Плохо…

— Да куда хуже.

Дектярев ждал, что еще скажет Сурков. Но тот молчал. Командир подземохода колебался. Не пора ли остановить машину и прежде прощупать недра с помощью всей имеющейся на корабле аппаратуры? Не поспешил ли он, взяв на себя смелость сразу же устремиться на «ПВ-313» к центру земли?

— Остановиться? — спросил он геолога.

— Н-не знаю, что и посоветовать.

Николай Николаевич тоже колебался. Страсть исследователя толкала его дальше, звала в недра. Голос благоразумия советовал повернуть обратно.

Если бы геолог начал уговаривать Вадима прекратить рейс, Вадим сдался бы. Но Дектярев надеялся, что командир подземохода примет такое решение самостоятельно. Оба молчали. Оба глядели в репродукторы на пульте, однако так ничего и не услышали друг от друга.

Сверху спустился Михеев, хмурый и усталый. Он сел в кресло, взглянул на приборы и сказал Вадиму:

— Идите передохните в гамаке. От вибрации мозги превращаются в кашу. Нужно дать им отдых.

Вадим остался на месте — в такой заботе он не нуждался. Но самочувствие у него было отвратительное. Голову разламывало от непрерывной тряски, вытряхивало из нее все мысли, все желания.

Время тянулось нестерпимо медленно. Командир подземохода избегал смотреть на хронометр, но все чаще поглядывал на виброметры. Можно было гордиться конструкцией «ПВ-313»: никаких нарушений в работе автоматики.

«Нужно остановить подземоход», - сказал себе Вадим, но остался неподвижным. Он привык доводить до конца каждое начатое дело, а сейчас ему приходилось отказываться от самого большого, от самого заветного, ради чего он жил и работал.

«Поспешил… — с досадой признался Вадим. — К вибрации машина не подготовлена. Нужно возвращаться».

И не находил в себе сил протянуть руку, чтобы нажать кнопку остановки.

Вдруг в синеве экрана он увидел Лену.

Четверо суток разлуки…

Четверо суток!

Но это лишь начало рейса. Подземоход прошел двести двадцать километров, а Вадим хотел достичь центра земли. Значит, остается еще шесть тысяч сто пятьдесят километров. Даже при существующей скорости движения потребуется сто пятьдесят суток. Да столько же на обратный путь. Почти год!

На минуту Вадим перестал ощущать вибрацию. Острая, отчетливая мысль, что вся его затея представляет сплошное безрассудство, заглушила другие переживания, заставила исчезнуть даже образ Лены. Вдруг он почувствовал и грозную силу подземной стихии и бесконечность дороги. Что значит пресловутый глубинный барьер, когда впереди могут оказаться настоящие барьеры и за преодоление каждого из них можно поплатиться жизнью.

На душе Вадима было смутно и тревожно.

— Вадим, — произнес из репродуктора голос Чумакова, — поднимись поскорее к нам в кабину.

— Что там у вас стряслось?

— Скорюпин потерял сознание.

— Иду!

Следом за Вадимом в кабину механика поднялся и Михеев. Скорюпин лежал на полу, около него хлопотал Андрей: приподняв голову Павла, он пытался остановить идущую у него из носа кровь.

Михеев, не говоря ни слова, отстранил Андрея, взвалил безжизненное тело связиста на плечи и вскарабкался с ним в кабину отдыха. Там он бережно уложил Павла в гамак, открыл шкаф с медикаментами, достал кровоостанавливающее, вату, марлю.

На исходе были пятые сутки.

В кабине собрался весь экипаж. Обступили гамак Павла и ждали, пока связист придет в себя.

Павел открыл глаза, виновато посмотрел на товарищей.

— Укачало, — сказал — он. — Но вы не беспокойтесь. Со мной на море всегда такое случается. А потом привыкаю.

— Сознание на море тоже теряешь? — рассердился Михеев.

— Лежи и помалкивай, — сказал Вадим. Потом взглянул на Михеева. — Петр Афанасьевич, остановите подземоход.

Михеев не успел ответить. Гудение за стенами подземохода приобрело иную тональность, зазвучало на самых низких октавах, напоминая вой раскручиваемой сирены. Подземоход качнуло сначала тихо, потом с такой силой, что люди попадали друг на друга, покатились в угол кабины.

— Гипоцентр! — крикнул Николай Николаевич.

С необыкновенным для своего грузного тела проворством, цепляясь руками за войлок пола, он добрался до люка и нырнул в его отверстие.

— К пультам! — приказал Вадим.

Но, несмотря на спортивную закалку, ему далеко не сразу удалось последовать за Дектяревым. В последний момент, когда он уже готов был ухватиться за поручни люка, его отбрасывало обратно. Он наталкивался на товарищей, сбивал их с ног и вместе с ними оказывался у противоположной стены.

Происходило что-то невообразимое. Огромную металлическую машину раскачивало, как утлое суденышко на морской волне в десять-двенадцать баллов. Сходство дополнялось шумом извне. Казалось, на борта «ПВ-313» обрушиваются многотонные кипящие валы.

Вадим, Андрей, Михеев друг за другом покинули кабину. В кабине оставались Скорюпин и Биронт. Но и Биронту удалось выбрать момент, когда наступило сравнительное затишье, и не очень принятым у взрослых людей способом, на четвереньках, достичь люка.

Скорюпин остался один. Он сел в гамаке, закрыл глаза, а когда снова открыл их, на ресницах повисли капли слез — немилосердно болела голова. Медленно перевалился он через край гамака и спрыгнул на пол.

…Большого труда стоило Николаю Николаевичу спуститься по лесенке в свою кабину. Еще труднее было добраться до кресла. Разбушевавшийся базальт попытался опрокинуть подземоход и увлечь его за собой. Гироскопические автоматы выравнивали машину. Шла борьба стихии и механизмов, созданных разумом человека. Люди, члены экипажа, оставались безмолвными свидетелями этой схватки. Их вмешательство не облегчило бы положения подземного корабля.

Дектяреву удалось сесть в кресло. От вибрации он оскалил зубы, сжался, замер, не спуская, однако, глаз с приборов. Теперь вибрация проходила через тело частыми и горячими импульсами электрического тока. И жар от нее разлился в животе, медленно поднялся вдоль позвоночника, заполнил голову.

Прежде всего геолог обратил внимание на темно-синее поле экрана. Оно уже не было однотонным, оно искрилось. Искры были крупными, как снежинки, попавшие в полосу яркого света.

— Ага, началось! — вслух констатировал Николай Николаевич. — Вот она, борьба двух начал: жизни и смерти кристаллического мира.

Показания приборов подтвердили его догадку. На глубине двухсот шестидесяти километров кончилась ультракристаллическая геосфера. Здесь давление превысило силы сцепления в кристаллах, и кристаллы, распадаясь, обратились как бы в пыль. Только пыль эта, вместо того чтобы быть подхваченной ветром, слилась в еще более плотное аморфное вещество. Молекулярная связь продолжала существовать. Анализаторы показали наличие в окружающей среде простейших химических соединений: окислов, карбидов, сульфидов. Более сложных соединений не оказалось. Почему? Возможно, мешала высокая температура. Но скорее всего не только она. Николай Николаевич угадывал наличие других, более существенных причин. После открытия Биронта уверенность в существовании таких причин крепла, но их вмешательство оставалось пока незримым и разгадать их суть было уделом самого Биронта.