— Да, — выдавил из себя Вадим, — кажется, понял.

Валентин Макарович снова опустился в кресло, уронил голову.

Подземоход очутился в плену. Сравнение с сердечником соленоида было не совсем точным. Подземоход скорее оказался в положении морского судна, которое угодило в узкий пролив и имеет только три возможности: двигаться вперед, назад или стоять на месте. Берега вплотную подступают к бортам судна, и разворот исключен. Однако и в этом сравнении «ПВ-313» проигрывал — он не имел заднего хода.

— Что же вы посоветуете? — спросил Вадим.

— Разворот получится только при одном условии: если мы выключим защитное поле.

— Это же невозможно!

— Увы, да, — Биронт принялся терзать свой подбородок. — А больше мне ничего не приходит в голову.

Вадим уже не слушал Валентина Макаровича. Обстановка окончательно прояснилась, и злое бессилие овладело командиром подземохода. Поторопился… Что же теперь делать?

Вадим молчал. Сказать ему была нечего.

Михеев скончался, не приходя в себя.

Труп завернули в простыни. Оставлять его в кабине было невозможно. Посоветовавшись, решили предать его своеобразной кремации. Андрей открыл выход в полость бура. Тело водителя положили во всасывающую трубу и на минуту включили двигатель…

Смерть товарища, затруднительное положение, в котором оказался подземный корабль, — все это сблизило людей. Они собрались в кабине механика. Скорюпин включил передатчик, Вадим сел к микрофону.

«Дорогие друзья! — заговорил он. — У нас случилось большое несчастье: погиб Петр Афанасьевич Михеев. Вот как это произошло…»

Рассказав о самопожертвовании водителя, Вадим умолк. Ему пришлось стиснуть зубы, чтобы остановить нервный тик на щеках.

«Кроме того, мы не имеем возможности возвратиться на поверхность. Излучение сильнее подземохода, оно не дает нам развернуться, — голос Вадима окреп, он выпрямился. — Едва ли вы сможете прийти к нам на помощь. Мы будем рассчитывать прежде всего на себя и не опустим руки, пока не вырвемся на поверхность. Мы будем продолжать борьбу…»

— Правильно, Вадим Сергеевич, — негромко подхватил Дектярев. — Вот замечательное слово — борьба.

Подземоход неподвижен. Двигатель выключен, бур бездействует. В кабинах безмолвие. Над головой — пятьсот девяносто два километра плотной, раскаленной брони. Под ногами — бездна пылающего и еще более сжатого вещества. Базальт цепко держит в своих тисках такую сильную прежде, а теперь такую беспомощную машину.

В центре каждого пульта светится темно-синий глаз экрана. Он похож на самоцвет невиданной величины, заключенный в ожерелье из белых светящихся прямоугольников с разноцветными нитями.

За пультами нет никого. Скорюпин и Чураков забрались в гамаки. Дектярев, Сурков и Биронт устроились в креслах за столом.

Найловойлок на полу, на стенах, на потолке чист и мягок. Но как ни ярко светит лампа, кажется, сумерки выползают из углов кабины, и тишина, плотная, тягостная, становится физически ощутимой, дарит на уши.

— Напрасно вы берете всю вину на себя, Вадим Сергеевич, — продолжая начатый разговор, сказал Дектярев. — Если уж по совести, то прежде всего следовало бы надрать уши вашему покорному слуге. Это пожил на свете и воробей стреляный. Это мне бы сказать свое «Нет!», и гуляли бы мы сейчас с вами под солнышком. Не устоял… Сколько лет мечтал заглянуть в астеносферу… Вы что, думаете, обхитрили тогда меня? — геолог вздохнул. — Не-е-ет, Вадим Сергеевич. Кто Дектярева обманет, тот в сей же час умрет. Так-то!

— Ну что вы тут покаяние устроили! — закричал Биронт. — Кого собираетесь обмануть? Вот, — он с остервенением постучал себя пальцем по лбу, — вот где началась беда с кораблем.

Андрей и Павел притихли, слушая удивительный спор. «Кто, в самом деле, виноват?» — подумал Андрей и не смог ответить. Конечно, началось все с Вадима, но ведь он поступил так не во имя каких-то личных интересов, а из желания сделать «ПВ-313» еще совершеннее. И потом ведь его действительно поддержали.

Наступило молчание.

— Если подсчитать путь, который мне довелось проделать вместе с Афанасьевичем под землей, — снова заговорил Дектярев, — получится солидное расстояние. Его наверняка хватит, чтобы добраться до центра земли. Ей-ей, хватит!

Дектярев вздохнул, посмотрел на свои большие, беспомощно сложенные на коленях руки.

— Это был человек дела, — продолжал Николай Николаевич. — Сядет, бывало, за управление и сидит сутками, словно приклеенный. На первых подземных лодках автоматика была не та, что на нашем «ПВ-313». Случалось, и пошаливала. Так Афанасьевич при необходимости мог вести машину без приборов, полагаясь исключительно на свое чутье. Представляете? — чутье под землей, когда перед глазами нет ориентиров и не знаешь толком, где верх, где низ. Только один раз оно изменило ему. Отказал курсозадатчик. По расчетам мы шли на глубине двух с половиной километров. Но Афанасьевичу показалось, что мы продолжаем погружаться, и он стал подтягивать машину кверху. Неожиданно наша лодка выползла на край обрыва. Под нами оказалось метров семьдесят отвесной скалы. Почему мы сразу не свалились, осталось загадкой. Но если бы такое случилось… мда-а… некому было бы рассказывать вам об этой истории.

— А с нами один раз была вот какая история… — подхватил Скорюпин.

— Подожди, Паша, я еще не кончил… Дело в том, что ходовая часть машины высунулась наружу, а хвостовая осталась в грунте. Задний ход дать нельзя, выйти наружу тоже невозможно. Позднее выяснилось: Михеев спешил на собственную свадьбу. Потому его чутье и притупилось. Тут уж, конечно, все ориентиры в голове перепутаются. Посмотрели бы вы тогда на нашего Михеева, в какую ярость он пришел.

Николай Николаевич вспоминал другие случаи из своих подземных путешествий, уже без участия Михеева. Его перебивали, каждый торопился рассказать свое. Только один Андрей молчал, слушая с вежливым вниманием.

— Все это хорошо, — заметил он, когда наступила пауза, — но вот как мы отсюда выберемся?

— Ты плохо слушал меня, — огорчился Дектярев. — Целый час я растолковывал тебе преимущество здравого смысла. Помню, в детстве кто-то из товарищей доказал мне, что дважды два равно пяти. Знаешь такое? Я был потрясен и сразу потерял веру в непогрешимость математических аксиом. Года полтора, наверное, носил я в себе это презрение к матери наук, пока сам — самостоятельно! — не нашел разгадку. Поверишь ли, ни до, ни после я в своей жизни такой радости уже не испытывал. И когда мы с Михеевым выползли на край обрыва, положение наше казалось безнадежным. Нам представлялась возможность либо свалиться вместе с машиной и, значит, сразу отдать богу душу, либо сидеть и ждать помощи.

— Вы, конечно, ждали помощи?

— У нас не работал передатчик. Лодка была потеряна наземными станциями. Нет, мы действовали, искали выхода. И когда нашли его, сами поразились его простоте.

— Ну, какой же?

— Вот тебе и ну! Попробуй сам сообразить. Ты механик.

Время шло. Возможно, наверху уже приняли тревожные сообщения с «ПВ-313», но можно ли надеяться на помощь оттуда?

«Допустим, — рассуждал Вадим, — совершится чудо, и Ремизовский разработает такое поле, которое не будет подвержено взаимодействию с этим дьявольским излучением. Пусть при самых сумасшедших темпах завод построит новый подземоход за восемь, ну, за шесть месяцев. Пусть эта новая машина совершит другое чудо: разыщет «ПВ-313». А дальше? Разве удастся вытащить застрявшую в недрах металлическую громадину? Это не то что взять на буксир электроход на реке или автомашину на дороге. Буксировка подземохода подземоходом технически невыполнима. Хуже того — людям даже нельзя будет покинуть «ПВ-313» и перейти в другую машину».

Да, все чудеса исключаются. Поиски нейтрального поля отнимут долгие годы. Иссякнет запас энергии на «ПВ-313», а задолго до этого экипаж погибнет от холода. Чудеса возможны только в рассказах Дектярева. Но скорее всего он их сам и придумал. Выход нужно искать здесь, в самом корабле.