А в этом прозрачном то тут, то там появлялись тонкие золотистые нити. Их становилось все больше. Они свисали распущенной косой или поднимались вверх, точно наэлектризованные, перепутывались, преграждали путь вездеходу, грозили оплести его, взять в плен.

— «Волосы Вероники»… - Михеев понизил голос.

— Вероники? — машинально переспросил Валентин Макарович, не в силах оторвать глаз от удивительного зрелища. Ничего подобного по своей красоте ему видеть не приходилось. Да он и не подозревал, что в недрах может существовать мир таких чудес.

— …Дочь царя Киренейского, — скорее себе, чем Биронту, сказал Михеев. — Если верить историкам, была красавица. И будто бы таких, роскошных волос, как у нее, не было ни у одной — женщины. Ни до, ни после. — Водитель помолчал, неслышно вздохнул и уже равнодушнее добавил: — Сегенитовый хрусталь. На больших глубинах встречается удивительной чистоты. Светится под влиянием радиоактивного распада. А золотые нити — включения минерала рутила, двуокиси титана.

— Мда-а-а… — вздохнул и атомист, который на минуту представил себе дочь царя Киренейского. Волосы окутывали ее до самых ног, шлейфом тянулись за нею.

В прозрачном сиянии на экране появились грязно-оранжевые облака, серые потеки. Золотые нити лопались, растворялись. С краев экрана к центру надвигались острые гребни гранитных скал.

Однако гранит не успел сомкнуться. Он исчез вместе с хрусталем. Экран стал черным. На смену сказочному дню пришла столь же сказочная ночь.

Теперь подземоход пересекал метаморфические породы с большим содержанием красного железняка. Когда глаза привыкли к темноте, разлитой на экране, Биронт разглядел темно-красные утесы, как бы погруженные в черную пучину. Утесы меняли свои формы и оттенки. Они то выстраивались колоннадой, то походили на застывшие гребни морских волн.

— Ах, черт!

Михеев порывисто протянул руку к пульту и нажал зеленую кнопку. Электрический смерч, извергаемый подземоходом, погас. Внезапно наступившая тишина оглушила Биронта.

— Что случилось? — поднимая голову, спросил Вадим.

— Да вы только посмотрите на это диво!

Среди черных схлестнувшихся волн, точно всплывшая со дна морского, цвела огромная каменная роза. Она была так велика, что корабль свободно уместился бы на одном из ее лепестков. Только большой угол охвата лучами локатора позволил увидеть ее всю.

Лепестки ее, темно-красные у пестика, становились постепенно черными, с вороненым блеском.

— Вы что, никогда не видели кристаллы железного блеска? — удивился Вадим. — Я совсем не узнаю вас, Петр Афанасьевич. Взять и остановить машину… Ну и ну!

Михеев нажал красную кнопку. Подземоход двинулся прямо в середину розы, сокрушая ее каменные лепестки.

Теперь и Биронт с любопытством посмотрел на водителя. Вот Сурков равнодушен ко всему, что окружает корабль. А водитель, уже столько повидавший, выражает наивное, почти детское восхищение. И чем? Мертвыми каменными породами.

Но из всего экипажа только Валентин Макарович не знал, что у Михеева есть вторая профессия. Уже давно Петр Афанасьевич увлекался живописью. Страсть эта появилась у него после первых же подземных рейсов. Мир поистине фантастической красоты, наполненный сверканием алмазных пещер и горного хрусталя, раскрывался перед ним в земных недрах. Ему приходилось прокладывать путь сквозь слои яшмы и пересекать светящиеся подземные реки. Часто позади подземной лодки оставался тоннель, проложенный в чистейшем золоте. У Петра Афанасьевича занималось дыхание от восторга, когда машина вторгалась в причудливое нагромождение кристаллов берилла, прозрачных, как воздушная дымка в знойный день, но с множеством желтых и нежно-розовых переливов. В недрах таились самые настоящие «заросли» турмалина — они вздымались огненно-красными хвойными ветвями среди мутно поблескивающей литиевой слюды.

Никакой калейдоскоп не воспроизвел бы тех сплетений красок, которые приходилось видеть Петру Афанасьевичу, видеть совсем не теми глазами, какими смотрели на окружающее его спутники. И он взялся за кисть.

Сейчас бы водителю уйти на заслуженный отдых — ему давно перевалило за пятьдесят, но он все оттягивал этот момент, не решаясь расстаться с подземным миром. Узнав о предстоящем испытании «ПВ-313», он сам явился к Ремизовскому и не попросил, а потребовал зачисления в экипаж…

На экране кончились черные утесы. В розовом море гранита появились фиолетовые льдины, одни матовые, другие с зеркальным блеском.

— Аметист! — с выдохом вырвалось у Михеева. — Сколько его, а? Когда-нибудь из него будут строить города. Представляете себе — дворцы и жилые дома, отделанные аметистом?

Вадим покачал головой и встал.

— Безнадежный вы романтик, Петр Афанасьевич, — сказал он. — Разве можно сосредоточиться, слушая такие восклицания? Посочувствуйте мне, Валентин Макарович.

Биронт развел руками.

— А ведь я, кажется, проголодался, — Вадим взглянул на часы. — Ого! Над нами люди уже обедают.

Теперь и Валентин Макарович почувствовал забытый было голод.

Весь экипаж собрался за столом. Разбудили Дектярева. Тот слез с гамака хмурый и явно невыспавшийся, молча набросился на предложенную ему коробку с мясным концентратом, опорожнил ее и стал высматривать заспанными глазами новую жертву для своего проснувшегося аппетита. Скорюпин, исполнявший по совместительству обязанности буфетчика, пододвинул ему консервированные фрукты.

Биронт с осуждением косился на своего коллегу. Поведение геолога за обеденным столом выглядело прямо-таки неприличным.

Зато Андрею Дектярев пришелся по душе.

Геолог появился на заводе за месяц до того, как «ПВ-313» сошел с монтажного стенда и поступил в цех на испытание основной аппаратуры. Облачившись в комбинезон, Николай Николаевич целыми днями пропадал на участке сборки подземохода, требуя разъяснений у монтажников, технологов, механиков. Он вникал во все тонкости устройства машины, что ему, как геологу, знать совсем не требовалось.

Когда же очередь дошла до установки оборудования, предназначенного для геологических исследований, ученый засучил рукава. Сборщик он оказался очень посредственный и больше мешал, чем помогал, но молодежь с радостью встречала появление словоохотливого и добродушного профессора. Николай Николаевич с одинаковым увлечением мог рассказывать о научных проблемах, обсуждать вопросы любви, давать советы на все случаи жизни. И покорил ребят своей необыкновенной физической силой: стальной прут диаметром в пятнадцать-двадцать миллиметров в его руках легко превращался в пружину.

Теперь же оказалось, что и аппетит у Дектярева, как у целой бригады сборщиков.

— Глубина? — спросил Николай Николаевич, неизвестно к кому обращаясь.

— Пошли на девятнадцатый, — ответил Андрей.

— Мель…

Биронт поперхнулся от возмущения, когда увидел, что Дектярев снова направляется к гамаку. Прежде чем остальные поднялись из-за стола, уже раздалось шумное сопение геолога, перешедшее затем в богатырский храп.