Бледное, но разгоревшееся, на этот раз сияющее лицо Луговского с его смеющимися глазами было страшным контрастом..

Паша, что с тобой?

Ничего, руку ушиб,-- с трудом поднявшись, от ветил тот и, вставая, спустился вниз в кухню и ушел на двор.

Крикнули рабочих к ужину.

V

Прошел уж и лед на Волге. Два-три легких пароходика пробежали вверх и вниз... На пристанях загудела рабочая сила... Луга и деревья зазеленели, и под яркими, приветливыми лучами животворного солнца

даже сам вечно мрачный завод как-то повеселел, хотя грязный двор с грудами еще не успевшего стаять снега около забора и закоптевшими зданиями все-таки производил неприятное впечатление на свежего человека... Завсегдатаям же завода и эта острожная весна была счастьем. Эти желтые, чахлые, суровые лица сияли порой...

В одно из этих весенних воскресений, в яркий полдень, кучка рабочих сидела и лежала на крыше курятника, на заднем дворе завода, и любовалась на Волгу. Между ними не было видно Луговского и Пашки. Внизу, рядом с курятником, на двух ящиках лежал покрытый рваной солдатской шинелью Кавказский и полуоткрытым тусклым взором смотрел на небо; он еще более похудел, лицо почернело совершенно, осунулось, нос как-то вытянулся, и длинные поседевшие усы еще более опустились вниз, на давно небритую бороду. Он тяжело дышал и шевелил губами, будто хотел что-то сказать, но ни звука не слышно было из его почерневших, будто прилипших к зубам губ...

Поди, теперь наш барин в Рыбну ' приехал,--прервал молчание старик Заплата.

И дай ему, господи, хороший человек был, по работе на барина и непохож: кубик, бывало, в пять минут изрежет, либо дрова колоть начнет, так не успе ешь оглянуться, сажень готова...

VI

-- Нашел кого поминать, подлеца! -- злобно сказал секретарь.

Не любишь, видно, плюху помнишь?

Плюху! Счастье его, что Пашка сбежал, а то бы ему такая плюха была, что своих бы не узнал, счастье, что уехал-то.

Да, вырвался-таки на волю, только потому, что не пьянствовал, а то тоже бы нашей участи хватил.

А что, ребятки, где в самом деле Пашка, я в больницу ушел, а когда вернулся, его уже не было,-- спросил молодой сухощавый солдатик с болезненным лицом.

.-- Сбежал он, Карпуша! -- продолжал Заплата.

Из-за чего?

Да из-за того, что квартальный приходил справляться: кто он такой есть.

Паспорт фальшивым оказался,-- вставил секретарь.

-- Фальшивым? -- Да.

-- Так кто же он был, этот самый Пашка? -- обратился к секретарю Карпушка.

Каторжник беглый, за убийство сосланный был, вот кто!

Каторжник? А ты почем знаешь?

Он мне раз пьяный открылся во всем.

А ты на него квартальному донес, фискал! За трешницу товарища продал.

Все равно он и без этого убежал бы, чего лаешься, коли не знаешь!

Братцы! Подь-ка сюды кто-нибудь! -- послышалось снизу.

Никак Капказский зовет?

Братцы, дайте испить!

Сейчас, дядя, сейчас принесу! -- ответил сверху Заплата, спустился вниз и через минуту стоял с полным ковшом у Кавказского.

На, кушай на здоровье!

Спасибо! -- прохрипел тот'в ответ и стал жадно пить...-- Хорошо! -сказал он, роняя ковш на землю.

Ну что, дядя, лучше тебе? -- перегнувшись с крыши, спросил его Карпушка.

Хорошо... вон солнышко светит, привольно... На Волгу бы хотелось, поработать бы, покрюшничать! Вотчерез недельку, бог даст, поправлюсь, в Рыбну поеду к моему барину, вместе работать будем...

Да, в Рыбне теперь хорошо, народу сколько сошлось, работы дорогие! -- задумчиво проговорил Заплата.

Нет, на Капказе лучше, там весело, горы! Люблю я их. На будущее лето уеду в Владыкапкай, там у меня знакомые есть, место дадут... Беспременно уеду!..-- Уть слышно, но спокойно и медленно, с передышкой говорил кавказец...

На Капказ?--спросил Карпушка.

На Капказ! Я его весь пешком выходил; хотите, ребятки, я вам капказскую походную песенку спою, слушайте!

И он, собравшись с силами, запел надорваннымголосом:

Гремит слава трубой,

Мы дрались за Лабой;

По горам твоим, Кавказ,

Уж гремит слава об нас...

Уж мы, горцы басурма...

Вдруг хрип перервал песню,-- кавказец как-то судорожно вытянулся, закинул голову назад и вытянул руки по швам, как во фронте...

Что это с ним, Заплата?..

Что? То же, что и с нами будет, умер!

Эх, братцы, какого человека этот свинец съел: ведь три года тому назад он не человек -- сила был: лошадь одной рукой садиться заставлял, по три свинки в третий этаж носил!.. А все свинец копейкинский. Много он нашего брата заел, проклятый, да и еще заест!..

Заплата злобно погрозил кулаком по направлению к богатым палатам заводчика Копейкина:

-- Погоди ужо ты!

ОДИН ИЗ МНОГИХ

Было шесть часов вечера. Темные снеговые тучи низко висели над Москвой, порывистый ветер, поднимая облака сухого, леденистого снега, пронизывал до кости прохожих и глухо, тоскливо завывал на телеграфных проволоках.

Около богатого дома с зеркальными окнами, на одной из больших улиц, прячась в углубление железных ворот, стоял человек высокого роста...

-- Подайте Христа ради... не ел... ночевать негде! -- протягивая руку к прохожим, бормотал он...

Но никто не подал ни копейки, а некоторые обругали дармоедом и кинули замечание еще, что, мол, здоровяк, а работать ленится...

Это был один из тех неудачников, которые населяют ночлежные дома Хитрова рынка и других трущоб, попадая туда по воле обстоятельств.

Крестьянин одного из беднейших уездов Вологодской губернии, он отправился на заработки в Москву, так как дома хлебушка и без его рта не хватит до нового. В Москве долгое время добивался он какого ни на есть местишка, чтобы прохарчиться до весны, да ничего не вышло. Обошел фабрики, конторы, трактиры, просился в "кухонные мужики" -- не берут, рекомендацию требуют, а в младшие дворники и того больше.

-- Нешто с ветру по нонешнему времени взять можно. Вон, гляди, в газетах-то пропечатывают, что с фальшивыми паспортами беглые каторжники нарочно нанимаются, чтобы обокрасть! --сказали ему в одном из богатых купеческих домов.

Разь я такой? Отродясь худыми делами не занимался, вот и пашпорт...

Пашпортов-то много! Вон на Хитровом по полтине пашпорт... И твой-то, может, оттуда, вон и печать-то слепая... Ступай с богом!