Нам говорят, что свобода - это отсутствие помех, которые могли бы препятствовать нашим поступкам или упражнению наших способностей. Нас уверяют, будто всякий раз, когда, пользуясь этими способностями, нам удается добиться поставленной цели, мы свободны. Но в ответ на это достаточно указать на то, что появление или устранение препятствий, побуждающих нас или мешающих нам действовать определенным образом, зависит не от нас. Мотив, заставляющий нас действовать, в нашей власти не больше, чем препятствие, останавливающее нас независимо от того, находятся ли этот мотив и это препятствие в нас самих или вне нас. Я не властен над мыслью, которая приходит мне в голову и определяет мою волю; эта мысль вызвана какой-нибудь совершенно независимой от меня причиной.

Чтобы убедиться в ошибочности учения о свободе воли, достаточно обратиться к мотиву, определяющему поведение человека, и мы всегда найдем, что этот мотив вне его власти. Вы скажете, может быть, что под влиянием возникшей в нашем уме идеи действуете свободно, если не встречается препятствий. Но что возбудило эту идею в вашем мозгу? Могли ли вы помешать ей возникнуть или повториться? Разве эта идея не зависит от предметов, которые действуют на вас извне, вопреки вам, или от причин, которые без вашего ведома действуют внутри вас и модифицируют ваш мозг? Можете ли вы помешать тому, чтобы неумышленно брошенный вами на какой-нибудь предмет взгляд не вызвал у вас идеи об этом предмете и не подействовал на ваш мозг? Вы точно так же не властны над препятствиями; они являются необходимыми следствиями причин, существующих или внутри, или вне вас; эти причины всегда действуют в зависимости от своих свойств. Если кто-нибудь оскорбит трусливого человека, то последний, конечно, неизбежно рассердится на своего обидчика, но его воля не сможет преодолеть препятствие, которое ставит перед ним его трусость, мешающая ему удовлетворить его желание: природная организация труса, нисколько не зависящая от него, мешает ему быть мужественным. В данном случае трус получает вопреки своей воле оскорбление и вынужден вопреки своей воле проглотить это оскорбление.

Сторонники учения о свободе воли, по-видимому, всегда смешивали принуждение с необходимостью. Мы считаем, что действуем свободно всякий раз, когда не встречаем никаких препятствий на пути наших действий, не понимая, что мотив, заставляющий нас хотеть, всегда необходим и независим от нас. Закованный в кандалы узник вынужден оставаться в тюрьме; но он не волен не желать вырваться на волю; кандалы мешают ему действовать, но не мешают желать этого. Он убежит, если его кандалы будут разбиты; но он не убежит свободно: страх или мысль о наказании будут необходимыми мотивами его поведения.

Таким образом, человек может перестать испытывать принуждение, не становясь от этого свободным; как бы он ни действовал, он действует необходимым образом, согласно определяющим его поведение мотивам. Его можно сравнить с тяжелым телом, остановленным в своем падении каким-нибудь препятствием; устраните это препятствие, и тело будет продолжать свое движение, то есть падение. Можно ли сказать, что это тело обладает свободой падать или не падать? Разве его падение не является необходимым следствием присущей ему тяжести? Сократ, человек добродетельный и послушный законам своего отечества, даже несправедливым, не желает бежать из тюрьмы, ворота которой открыты для него. Однако он не действует свободно. Невидимые цепи общественного мнения, благопристойности, уважения к законам, даже несправедливым, боязнь омрачить свою славу удерживают его в темнице и являются достаточно могучими мотивами, чтобы заставить этого энтузиаста добродетели спокойно дожидаться смерти. Не в его власти спастись, так как он не может решиться хотя бы на минуту отказаться от принципов, с которыми свыкся его дух.

Люди, говорят нам, часто действуют вопреки своим склонностям, на основании чего можно заключить, что они свободны. Но этот вывод ошибочен. Когда люди действуют, по-видимому, вопреки своим склонностям, то их побуждают к этому определенные необходимые мотивы, достаточно сильные, чтобы преодолеть их склонности. Больной человек, желая выздороветь, побеждает свое отвращение к самым отвратительным лекарствам. Боязнь страдания или смерти становится в этом случае необходимым мотивом; следовательно, этот больной не действует свободно.

Когда мы говорим, что человек не свободен, мы вовсе не собираемся сравнивать его с телом, которое просто приводится в движение внешней причиной. Человек заключает в самом себе свойственные его существу причины, его приводит в движение внутренний орган, который имеет свои собственные законы и состояние которого необходимым образом определяется влиянием идей, восприятий, ощущений, получаемых им от внешних предметов. Так как механизм восприятий и ощущений и тот способ, каким идеи запечатлеваются в нашем мозгу, не известны нам, то, не умея разобраться во всех этих движениях и не будучи в состоянии заметить всей цепи операций нашей души, или действующего в нас движущего начала, мы предполагаем его свободным: это означает, собственно, что оно движется само собой, определяет свои состояния помимо всякой причины или, вернее, что нам не известно, как и почему оно действует так, как мы это наблюдаем. Говорят, правда, что душа обладает свойственной ей активностью; я согласен с этим; но ясно, что эта активность никогда не обнаружится, если какой-нибудь мотив или причина не представят ей такой возможности. В противном случае пришлось бы сказать, что душа может любить или ненавидеть, не испытав никакого воздействия, совсем не зная предметов, не обладая никакой идеей об их качествах. Порох, несомненно, обладает особым способом действия, но последний никогда не обнаружится, если не приблизить к нему огня, который заставляет проявиться скрытую активность пороха.

Только огромная сложность наших движений, разнообразие наших поступков, многообразие причин, беспрестанно действующих на нас то одновременно, то последовательно, внушают нам мысль, будто мы свободны. Если бы все движения человека были просты, если бы действующие на нас причины, не сливаясь между собой, воспринимались раздельно, если бы наша организация была менее сложной, то, быстро добравшись до причины, которая заставляет нас действовать, мы увидели бы, что все наши поступки необходимы. Человек, который был бы вынужден всегда идти на запад, желал бы всегда идти в этом направлении, но отлично понимал бы, что идет туда не свободно. Если бы у нас было еще одно, шестое чувство, вследствие чего наши поступки и движения были бы более разнообразны и сложны, мы считали бы себя еще более свободными, чем со своими пятью чувствами.

Таким образом, не добираясь до причин, которые на нас действуют, не умея анализировать и расчленять происходящие в нас сложные движения, мы считаем себя свободными. Это столь глубокое и, однако, иллюзорное чувство, на которое нам указывают как на неопровержимое доказательство этой мнимой свободы, основывается попросту на нашем невежестве. Пусть каждый из нас попытается исследовать свои собственные поступки, отыскать их истинные мотивы, вскрыть их связь, и он убедится, что чувство собственной свободы является лишь химерой и не выдерживает проверки опытом.

Однако надо сознаться, что многочисленность и разнообразие причин, часто действующих на нас без нашего ведома, делают невозможным или по крайней мере очень трудным делом добраться до истинных мотивов наших собственных поступков и тем более поступков других людей. Эти поступки часто зависят от столь мимолетных или столь далеких от своих последствий причин, которые так мало сходны и так мало связаны с ними, что необходима исключительная проницательность, чтобы вскрыть такие причины. Вот что делает столь трудным изучение духовной жизни человека. Вот почему его сердце - это бездна, глубин которой мы часто не можем измерить. Мы вынуждены поэтому довольствоваться знанием общих и необходимых законов, управляющих человеческим сердцем; законы эти одни и те же у всех людей и видоизменяются лишь в зависимости от особенностей их организации и ее модификаций, которые не бывают и не могут быть строго одинаковыми. Нам достаточно знать, что всякий человек в силу своей сущности стремится к самосохранению и счастью. Если нам удастся понять это, то, каковы бы ни были поступки человека, мы никогда не обманемся относительно их мотивов, ибо доберемся до первого принципа, до общего и необходимого двигателя всех наших желаний. Конечно, за недостатком опыта и рассудительности человек часто ошибается в выборе средств, ведущих к указанной цели. Случается, что эти средства нам не нравятся, будучи невыгодны для нас; бывает, наконец, что они кажутся нам бессмысленными, потому что удаляют человека от цели его стремлений. Но, каковы бы ни были эти средства, их целью всегда необходимым образом является реальное или воображаемое, длительное или мимолетное счастье, соответствующее образу жизни, чувствам и взглядам данного человека. Не зная этой истины, большинство моралистов писали скорее роман, чем историю человеческого сердца. Они приписали его действия вымышленным причинам, не сумев открыть необходимых мотивов его поведения. В том же неведении находились политики и законодатели. Вернее, надо сказать, что обманщики предпочли реальным побудительным силам воображаемые. Они предпочли запугать людей всякого рода страшными призраками, чем вести их к добродетели дорогой счастья, столь соответствующей естественной склонности человеческих душ. Ведь заблуждение никогда не может быть полезно человеческому роду!