В ходе моего разговора с Нортом я сказал ему, что если осуществлять какой-то зондирующий подход к Петрову, то делать это должно нейтральное лицо. Я выдвинул это предложение исходя из того, что вне зависимости от дальнейшего развития событий, мне не хотелось выявления на этой стадии моей причастности к делу, а Служба безопасности не могла напрямую проявить свою причастность, так как сразу же возникли бы подозрения о наличии каких-то отношений между Службой и мной.

Я подчеркнул, что подобранное для зондирующего подхода лицо должно быть известно Петрову, иметь, согласно его критериям, хорошее общественное положение и связи в правительственных кругах и, конечно, быть человеком опытным и искусным в проведении беседы оперативного характера.

Я считал, что зондирующий подход будет иметь значение из-за того влияния, которое он окажет на Петрова. На него произведет впечатление и он будет более расположен выслушать обращение, исходящее от влиятельного и уважаемого человека, а по форме искреннее и реалистичное. Я настоятельно рекомендовал, чтобы проведение беседы планировалось в общественном месте с приятной обстановкой, так как Петров хорошо реагирует на такие условия.

Я также коснулся условий, которые следовало бы предложить Петрову. Для любого сотрудника советского загранучреждения было два основных фактора, препятствующих принятию решения о переходе на Запад - во-первых, страх перед материальной необеспеченностью и опасения физического насилия со стороны своих бывших товарищей.

Я настаивал, чтобы основным содержанием зондирующей беседы стало обсуждение условий, гарантированно избавляющих Петрова от этих страхов и опасений. Появление других сдерживающих факторов было очень маловероятно.

Норт обратил внимание на мои замечания и пообещал передать их по назначению.

На этом на данный период моя роль в деле заканчивалась. Зная, что Петров находится в Канберре в больнице, я мог снова посвятить часть моего времени различным группам движения сторонников мира, о которых я в последнее время вспоминал не часто.

Через пять дней Норт встретился со мной. Он сказал, что в Службе хотели бы, чтобы я, как можно скорее, отправился в Канберру и побеседовал с Петровым, который все ещё находился в больнице. Они считали, что Петрова вскоре могут выписать по окончании лечения, и полагали целесообразным провести с ним беседу в спокойной больничной атмосфере.

Норт вытащил лист с машинописным текстом и зачитал из него ряд вопросов, которые Служба подготовила для того, чтобы я задал их Петрову. Эти вопросы, подготовленные с целью выяснения его физического состояния, будущих намерений и длительности срока, в течение которого он намеревался находиться в Австралии, показались мне неуклюжими и ненужными.

Во - первых, естественным подход получился бы тогда, когда всю инициативу оставили бы на мое усмотрение в соответствии с ходом развития событий, освободив меня от ограничений слишком подробного инструктажа. Во вторых, вся концепция подхода была слишком наивной, так как основывалась на необоснованном предположении, что Петров будет искренне и правдиво отвечать на любой поставленный ему вопрос.

Некоторые из вопросов были плохо продуманы, и их включение в список подтверждало мое подозрение о том, что руководство Службы не имело представления о менталитете советского человека русского происхождения. Это объяснялось отсутствием у них знаний о жизни в Советском Союзе. Это естественно, так как у них не было информации из первых рук об условиях жизни там, и очевидно, они не приложили серьезных усилий к тому, чтобы восполнить пробелы путем целенаправленного чтения специально подобранной литературы.

У меня также сложилось впечатление, что им не удалось усвоить суть моих отчетов в отношении характера Петрова, так как выяснилось, что они не поняли ни его менталитет, ни эмоциональный склад натуры и, таким образом, оказались неспособны оценить, какова будет его наиболее вероятная реакция в той или иной ситуации.

Например, в подготовленном Службой списке был такой вопрос: Как вы оцениваете курс лечения, который прошли в этой больнице. Как он выглядит в сравнении с лечением в советских больницах ?

Этот вопрос был явно абсурдным, если не сказать больше. Ни один сотрудник советского загранпредставительства, даже если он находится на грани перехода на Запад, никогда не ответит на него в неблагоприятном для Советского Союза духе. А для меня задать такой вопрос означало бы проявить себя в абсолютно несвойственной мне манере.

По мере того, как Норт вслух зачитывал вопросы из принесенного им списка, мне становилось все труднее скрывать мое раздражение. Он, по-видимому, почувствовал его, потому что в какой-то момент отошел от предписанной ему официальной роли и произнес: Ну, мистер Бейкер, остальное я не буду дочитывать, так как вы, очевидно, будете исходить из развития ситуации на месте.

Это был единственный раз, когда Бялогуский вынужден был отреагировать на свой оперативный псевдоним "Бейкер", не отвечая на слова Норта.

Несмотря на наличие у меня подготовленного списка вопросов, мне предстояла поездка в Канберру далеко не развлекательного характера. Нужно было хорошо подготовиться к ней, чтобы убедительно объяснить Петрову причины моего визита к нему, а также предложить ему основу легенды для объяснения причин моего визита перед сотрудниками советского посольства.

Я запасся письмом от доктора Бекета с перечнем новых инструкций по курсу лечения болезни Петрова. Конечно они предназначались не для Петрова, так как он сразу же понял бы, что это слишком незначительный повод, чтобы я из-за этого отправился к нему в Канберру. Это предназначалось для объяснения причин моего визита перед его коллегами по посольству. Для самого Петрова у меня было весьма убедительное объяснение моего визита помимо моей личной озабоченности состоянием его здоровья, а именно необходимость принятия немедленного решения в связи с нашим планируемым совместным участием в рискованном вложении денег в кафе Адрия.

Джордж сказал мне, уж не знаю, искренне или нет, что ему приходится заниматься многими делами одновременно, поэтому он хотел бы, чтобы решение по выдвинутому им предложению было принято быстро, а кроме того в более значительном объеме, чем он предлагал в прошлый раз. Теперь вместо пая в размере две тысячи долларов, он предлагал мне вложить в его дело четыре тысячи долларов.

Глава Девятнадцатая

По прибытии в Канберру я выяснил, что Петров уже выписался из больницы. Тем не менее, я встретился с ним в офисе доктора Лоджа, где он лечился амбулаторно. Я вручил ему письмо доктора Бекета, подождал, пока он прошел медицинский осмотр и затем пригласил его на ленч. Подготовленное мною предложение по участию в бизнесе оказалось для него даже более привлекательным, чем я ожидал. Петров очень им заинтересовался.

- Я приехал, - сообщил я ему, - в связи с тем, что дело с приобретением пая в кафе Адрия достигло решающей стадии. Джорджу нужно быстрое решение по этому вопросу и теперь он хочет, чтобы пай составлял не две, а четыре тысячи долларов. Это означает по две тысячи на каждого из нас. Можете вы быстро найти две тысячи долларов ?

Петров пришел в весьма возбужденное состояние. - Две тысячи ! Благоприятная возможность, но две тысячи долларов . . . . На целую тысячу долларов больше. В настоящий момент я не вижу, где можно раздобыть больше тысячи долларов.

Он подумал в течение одной - двух секунд. - Поддерживайте контакт с Джорджем. Это слишком хороший шанс, чтобы его упустить.

До конца ленча Петров неоднократно возвращался к этой теме и его последние слова перед моим отлетом в Сидней были опять о том же: Было бы хорошо бы, если бы это дело удалось.

Поскольку отношения у нас с Петровым складывались так благоприятно, в какой-то момент я решил задать ему тот самый глупый вопрос из списка Службы безопасности по поводу сравнения условий лечения в австралийских и советских больницах.