Дух М. Салтыкова-Щедрина витает и в цикле рассказов А. Бушкова, который по заглавию одного из них можно назвать "Из жизни пугал". Это нечто вроде политических сказок, герои которых - а это известные деятели Сталин, Берия, Каганович, и современные ответпартработники, генералы генштаба и даже британские лорды, то есть, иначе говоря, номенклатура высокого класса - живут в сказачно-фантастической атмосфере, сатирически преломляющей как исторические, так и сегодняшние реалии нашей общественно-политической жизни. Заглавный рассказ "Из жизни пугал" написан вообще в чисто анекдотическом ключе. На своей даче в Кунцево генералиссимус Сталин никак не может накормить манной кашей внука. Но вот является пред его ясные очи Лаврентий Павлович с мешком. "Нэ будешь есть кашу - забэрет!" - стращает внука Сталин, и эффект превосходит все его ожидания: "...внук съел кашу мгновенно, чуть ложку от страха не проглотил". Обрадованный генералиссимус тем же макаром перевоспитывает беспутного сына Василия, который тут же пообещал "переболеть без похмелки и выдал запасы спиртного". Так же Берия с мешком действует и на Кагановича, обещавшего совершить нереальное построить на Севере металлургический комбинат за месяц. Что ж, Берия с мешком - не такой уж сказочный кошмар для миллионов тех, кому "посчастливилось" жить с ним в одно время. Не находится человека с мешком лишь для самого Лаврентия Павловича - изворотливого мракобеса и садиста, чувствующего себя в полной безопасности в тенетах тоталитарной системы, глубоко вросшей в нашу жизнь, буквально во все ее структуры, а кое-где и процветающей до сих пор. Например, в армии, о чем нынешняя пресса много и охотно пишет, сводя, правда, чаще всего ту же, например, "дедовщину" к казарменным взаимоотношениям рядового состава и опасаясь заглядывать на верхние этажи военного здания. А. Бушков в рассказе "Как хорошо быть генералом" поступает наоборот. Некоего полковника Жмакова, добросовестно служившего в энской части, удостаивают звания генерал-майора и переводят в генштаб. И здесь он сталкивается со столь же невероятным, сколь и очевидным - "разнузданной дедовщиной", о которой он раньше только слышал, но считал "нетипичным" явлением. "Тяжко служить Жмакову в генштабе. В столовой у него "деды" отбирали черную икру и омаров, потому что салаги генштабовские должны были пробавляться одной финской колбасой да ананасами в банках. Золотое шитье на погонах "деды" меняли каждый понедельник, а красть шитье в каптерку посылали, понятно, Жмакова... То приходилось Жмакову зубной щеткой стирать с экрана телевизора натовские танки, то по часу дуть на лампочки сверхсекретного пульта - чтобы лучше горели, объясняли "деды"..." Ситуация, конечно, парадоксально гротескная, сатирически-утрированная, даже фантастическая. Но фантастическое здесь лишь то, что "дедовшина" оказалась не на привычной нам ступени военной лестницы. Перенеся "неуставные" отношения из солдатской казармы в генштаб, автор, думаю, не ушел от правды жизни, скорее наоборот, с помощью такого перевертыша еще больше правду эту оттенил и утвердил нас в мысли, к которой мы и сами давно были склонны: "отдельные нетипичные явления" на самом деле самые что ни на есть типичные, ибо рыба тухнет с головы, и что сами-то эти явления не что иное, как отрыжка отношений в казарменном социализме, отношений, которые многие десятилетия считались нормой. И не случайно, когда Жмаков бросается искать защиту у своей близкой к высоким кругам, заслуженной партийной бабушки-революционерки, он наталкивается на полное ее непонимание и даже неприятие. Старая революционерка Марксина Робеспьеровна, совсем в духе иных нынешних радетелей "несокрушимой и легендарной", незыблемо канонизированной Советской Армии, защищающих ее от любых критических стрел, задает внуку суровую трепку, обвиняя его в клевете на родные вооруженные силы и очернительстве. Больше того, она сигнализирует на родного внука "куда следует", не ограничиваясь моральным внушением как истинная дочь воспитавшей ее системы. И вот - развязка (тоже, кстати, достаточно типичная!): Жмаков, украв в отчаянии автомат, пускается в бега. Марксина Робеспьеровна - женщина, конечно, реликтовая, но в своем ревностном охранении "идеалов", судя по немалочисленной рати нежелающих "поступиться принцами", резко обозначившихся и на XXVIII съезде КПСС, и на Учредительном съезде Российской компартии, - отнюдь не одинокая. Они с ненавистью смотрят на происходящие демократические перемены, их душат ностальгические слезы по благословенным временами "железной руки" и "демократического централизма", они продолжают беречь и лелеять своих идеалов-скакунов, надеясь на лучшие времена. Таких вот пастухов, сошедших со сцены бумажных идеалов, и показывает А. Бушков в рассказе с весьма многозначительным названием - "Брежнин луг". Писатель стилизует его под тургеневский "Бежин луг". И делает это, надо сказать, изящно, остроумно, добивается весьма сильного художественного эффекта перенося на почву классической лирической новеллы ортодоксальные, мрачные фигуры, лишенные не только чувства прекрасного, но и вообще духовного начала. "Я ошибся, приняв людей, сидевших вокруг тех огней, за охотников. Это просто были ответственные работники, которые стерегли табун Идеалов, коней вроде Пегасов, только красного цвета, в золотистых цитатах. Выгонять перед вечером и пригонять на утренней заре табун Идеалов - большой праздник для ответработников. Мчатся они с веселым гиканьем и криком, горяча Идеалов, высоко подпрыгивают, звонко хохочут, мелькают цитаты, мелькают... И даже верится в эти минуты неподдельного веселья, что ответработники, как рассказывают мудрые старики, произошли от нас с вами..." В общем-то, и одной этой картинки достаточно, чтобы в целом составить представление о пастухах Идеалов. Но автор еще и каждому из пятерых сидящих у костра (они олицетворяют собой тот или иной тип ответработника) дает убийственную характеристику. Вот какой награждает, например, старшего их них - Федю: "Он принадлежал по всем приметам к тем страдальцам, что вынуждены по служебной необходимости годами жить на разлагающемся Западе, о чем они сами с плохо скрытой брезгливостью и тоской вещают с телеэкрана, устроившись возле какого-нибудь псевдодостижения псевдокультуры вроде Эйфелевой башни". Следуя классику, А. Бушков не только присматривается к бедным своим пастушкам, потягивающим коньяк и закусывающим снедью, о которой герой-рассказчик говорит, что он и не знал, "что такая бывает на свете", но и прислушивается к их разговору. А разговор их невесел. Все труднее пасти и беречь Идеалы. Зыбок стал Брежнин луг и меньше на нем роскошного корма. Все чаще и чаще дает о себе знать нечистая сила перемен. Да и признаки беспокоят. То Дедушка (Ленин) в прозаседавшемся райкоме возникнет, гневаться начнет, железного Феликса на их голову насылает, то Осип Виссарионович пожалует. Но этот, правда, свой мужик. Не зря вспоминают о нем пастухи с придыханием и чуть что крестятся со словами: "С нами краткий курс!". Впрочем, не признаки прошлого слишком уж их пугают а нынешние бесовские наваждения вроде Сашки - "такой человек удивительный, который придет, и ничего сделать ему нельзя будет. Захотят ему, например, глаза отвести, выйдут на неге с липовыми отчетами и повышенными обязательствами, а он как глянет - и сразу поймет, что глаза ему отводят. Ну, и будет он ходить по селам и городам и все переделывать, ну. а сделать ему нельзя будет ничего". В финале рассказа мимо уходящего от костра героя-рассказчика проносится табун отдохнувших Идеалов, отчего "все незыблемым казалось ненарушимым". И невесело, неуютно, даже, жутковато как-то становится от этой картины - а ну как вернутся, настигнут и стопчут в едином революционном порыве?! История, рассказанная А. Бушковым в новелле "Казенный дом", покажется кому-то чистейшей выдумкой, плодом изощренной авторской фантазии. И, в общем-то, это действительно так. Тем не менее, на мой взгляд, из всего цикла это едва ли не самый реалистический при всей его фантасмагоричности рассказ. Чтобы сделать такой вывод, достаточно вспомнить еще недавнюю развеселую жизнь партийной элиты, устраиваемые ею (да не дадут мне соврать бывшие секретари всех рангов и уровней, ныне персональные пенсионеры союзного значения) феерии в разных там "охотничьих избушках", спецказенных дачах с мировым уровнем комфорта и т. д. Конечно, каторжный централ с кандалами и прочими атрибутами царской ссылки, который возведи остроты ощущений ради партийно-советские лидеры некого города Зачуханска, пресытившиеся "развлечениями и деликатесами по причине их неимоверной доступности", - это, быть может, действительно суперфантастика, но, с другой стороны, на что только не пойдешь от "скуки великой" и полной оторванности от реальной жизни. А скуку эту в рассказе А. Бушкова предельно контрастно высвечивают такие вот, к примеру, хотя и удивительные (фантастика все-таки!), но совершенно точные и логичные штрихи в поведении партийных персонажей: "Первый секретарь Зеленый с превеликими трудами раздобыл черно-белый телевизор и смотрел "Сельский час". Или: "Предисполкома Мазаный, ошалев, ударился в извращения: забрел в рабочую столовую, скушал там "котлетку с макаронами" и чуть не помер с непривычки", а "прокурор Дыба в старом ватнике вторгся в котельную, распугав дегустировавших стекломой бичей, отобрал у трудяги Поликратыча лопату и принялся шуровать уголек, громко, объясняя, что он не пьян, что маленькие зелененькие диссиденты вокруг него на сей раз не скачут, а просто подыхает он от тоски". Такого рода штрихи и детали позволяют А. Бушкову емко и концентрированно выразить суть изображаемых им сатирических образов, а нам, читателям, составить о них ясное и однозначное представление. И, наконец, еще об одном рассказе цикла - о "Курьезе на фоне феномена". Он несколько отличается от остальных тем, что автор использует в нем уже чисто научно-фантастический прием. На город падает метеорит, что вызывает удивительный феномен - "локальное кратковременное пресечение различных временных пластов". В результате происходит ряд невероятных вещей, в частности, с главным героем рассказа Мявкиным - партийной номенклатурой среднего звена. После падения метеорита с ним произошел крайне неприятный для него инцидент: по дороге на службу он вдруг столкнулся с... агентом царской охранки, был с пристрастием допрошен, выдал, как на духу, все служебные секреты и, наконец, дал "расписку о сотрудничестве" с означенным учреждением, получив в качестве аванса несколько царских купюр. Выводы автор предлагает сделать самому читателю. Да они, впрочем, и очевидны. Что касается дальнейшей судьбы Мявкина, то он, конечно, сильно переживал вначале, но потом узнав из соответствующей литературы, что подобные феномены случаются раз в миллионы лет, успокоился. Зато не на шутку встревожился сам автор, вывернув наизнанку гнилое и продажное нутро своего героя, которое тот содержит в строжайшей конспирации, на людях демонстрируя положенные по штату "ум, честь и совесть нашей эпохи". Оттого, видно, и завершается рассказ "Феномен на фоне курьеза" не индифферентной точкой, а обеспокоенным вопросом-восклицанием: "Братцы, неужели отсидится, сволочь?" Неужели отсидится, двуликий Янус и снова начнет в свете последних решений и постановлений звать нас "вперед к победе коммунизма?" - передается и нам, читателям, авторская тревога. Да, собственно, для того и рассказывает А. Бушков нам свои веселые фантастические истории из жизни политических пугал, чтобы, высмеяв и заразив своей тревогой, остеречь от легкомысленно-беспечного беспамятства о днях минувших, тем более, что нет сегодня твердой уверенности в необратимости происходящих перемен.