Достигнув двери Голубой комнаты, он забарабанил в нее кулаками и впорхнул внутрь. Леди Бассетт полулежала на подушках с сигарой во рту и книгой в руках. А книга эта, как к вящему своему изумлению и негодованию обнаружил Сирил, была не более и не менее, как «Стрихнин в супе» Хорейшо Слингсби.

Это зрелище заставило его окаменеть на месте.

— Черт меня побери! — вскричал он. — Черт меня подери! Слямзили мою книжку?

При его появлении леди Бассетт опустила сигару. Теперь она подняла брови.

— Что вы делаете в моей комнате, мистер Маллинер?

— Это уже чересчур, — сказал Сирил, содрогаясь от жалости к себе. — Я иду на огромные расходы ради приобретения детективных романов, но стоит мне чуть повернуться спиной, как люди косяками начинают их лямзить.

— Эта книга принадлежит моей дочери Амелии.

— Милая старушка Амелия! — сказал Сирил душевно. — Таких поискать!

— Я взяла роман, чтобы почитать в поезде. А теперь, мистер Маллинер, не будете ли вы столь любезны объяснить мне, что вы делаете в моей комнате?

Сирил хлопнул себя по лбу:

— Ну конечно же! Я теперь вспомнил. Все подробности воскресают у меня в памяти. Она говорила, что вы его взяли. И более того. Я внезапно вспомнил деталь, полностью вас очищающую. В конце пути я засуетился, задергался, вскочил на ноги, швырнул чемоданы на платформу. Короче говоря, совсем потерял голову. И, как идиот, оставил мой экземпляр «Стрихнина в супе» в вагоне. Что же, мне остается лишь принести свои извинения.

— Вы можете не только принести извинения, но и сообщить мне, что вы делаете в моей комнате?

— Что я делаю в вашей комнате?

— Вот именно.

— А-а! — протянул Сирил, присаживаясь на край кровати. — Вы вполне вправе задать такой вопрос.

— Я уже задала его. Три раза.

Сирил закрыл глаза. Почему-то его мозг слегка помутился и вообще несколько утратил хватку.

— Если вы намереваетесь уснуть тут, мистер Маллинер, — сказала леди Бассетт, — поставьте меня в известность, и я буду знать, что делать.

Последние слова эхом отдались в памяти Сирила, и он сообразил, по какой причине обретается там, где обретается. Открыв глаза, он устремил недвижный взор на леди Бассетт.

— Леди Бассетт, — сказал он, — вы, если не ошибаюсь, путешественница по пустыням и дебрям?

— Именно.

— В процессе ваших путешествий вы ведь бродили по множеству джунглей во множестве дальних краев?

— Без сомнения.

— Откройте мне, леди Бассетт, — сказал Сирил проникновенно, — когда вы изводили обитателей указанных джунглей своим присутствием, не приходилось ли вам обращать внимание на один факт? Я имею в виду тот факт, что Любовь царит повсюду — и даже в джунглях. Любовь, вне зависимости от границ и запретов, от национальности и биологического вида, опутывает своими чарами любое одушевленное создание. А потому, кем бы ни был каждый отдельно взятый индивид — туземцем с берегов Конго, американским поэтом-песенником, ягуаром, броненосцем, модным портным или мухой цеце, — он обязательно устремится на поиски подруги. Так почему же не может устремиться на поиски таковой специалист по интерьерам и планированию декоративных садов? Посудите сами, леди Бассетт.

— Мистер Маллинер, — сказала его соседка по комнате, — вы нализались.

Сирил взмахнул рукой в широком жесте и рухнул с кровати.

— Предположим, что я нализался, — сказал он, вновь приняв прежнее положение, — но тем не менее, как бы вы ни возражали, вам никуда не уйти от того факта, что я люблю вашу дочь Амелию.

Наступила напряженная пауза.

— Что вы сказали?! — вскричала леди Бассетт.

— Когда? — рассеянно спросил Сирил, так как он почти грезил наяву и, насколько позволяло одеяло, загибал пальцы на ноге своей собеседницы, играя в детскую игру «Эта свинка поехала на рынок, а эта осталась дома» и так далее до пяти свинок.

— Я не ослышалась? Вы упомянули мою дочь Амелию?

— Сероглазая девушка среднего роста, каштановые волосы с рыжеватым отливом, — услужливо напомнил ей Сирил. — Черт возьми, вы не можете не знать Амелии. Она повсюду бывает. И позвольте кое-что вам сказать, миссис… забыл вашу фамилию. Мы с ней поженимся, если я сумею добиться согласия ее гнусной матери. Говоря между нами, старыми друзьями, каковы, по-вашему, мои шансы?

— Ничтожны.

— Как?

— Учитывая, что я мать Амелии…

Сирил заморгал в искреннейшем изумлении.

— А ведь и правда. Я вас не узнал? Вы были здесь все это время?

— Была.

Внезапно глаза Сирила посуровели. Он чопорно выпрямился.

— Что вы делаете в моей кровати? — спросил он грозно.

— Это не ваша кровать.

— Так чья же?

— Моя.

Сирил безнадежно пожал плечами.

— По-моему, все это выглядит очень странно, — сказал он. — Мне, полагаю, придется поверить вашей истории, но я готов повторить, что считаю все это весьма подозрительным и намереваюсь произвести строжайшее расследование. Предупреждаю вас: все главари и зачинщики мне известны. Желаю вам самой спокойной и доброй ночи.

Примерно час спустя Сирил, который расхаживал по террасе в глубоком размышлении, вновь отправился в Голубую комнату на поиски информации. Перебрав в уме подробности недавней беседы, он внезапно обнаружил, что один вопрос так и остался без ответа.

— Э-эй, — сказал он.

Леди Бассетт оторвалась от книги с явной досадой.

— У вас нет своей комнаты, мистер Маллинер?

— Есть, как же, — сказал Сирил. — Меня поместили в Комнату Надо Рвом. Но я хотел бы кое-что у вас уточнить.

— Ну?

— Вы сказали, можно мне или нельзя?

— Что вам можно или нельзя?

— Жениться на Амелии.

— Нет, нельзя.

— Нет?

— Нет!

— А! — сказал Сирил. — Ну так еще раз: наше вам с кисточкой.

Однако в Комнату Надо Рвом удалился мрачный Сирил Маллинер. Теперь он разобрался в положении дел. Мать девушки, которую он любил, отказывалась признать его достойной партией. Положеньице хуже некуда, думал Сирил, угрюмо извлекая себя из ботинок.

Но тут он чуть повеселел. Возможно, его жизнь погублена безвозвратно, однако у него остаются еще две нечитаные трети «Стрихнина в супе».

В тот самый момент, когда поезд подошел к Баркли-Регис, Сирил как раз вгрызся в главу, где инспектор Тленн заглядывает в полуоткрытую дверь подвала и, со свистом втянув воздух в судорожно вздымающуюся грудь, с ужасом отшатывается. Дальше могло быть только еще заманчивее, и он шагнул к туалетному столику, на который распаковавший чемоданы лакей должен был, по его расчетам, положить роман. Вдруг по его позвоночнику поползла ледяная струя, а комната затанцевала вместе со всей мебелью.

Вновь он вспомнил, что оставил роман в вагоне.

И взвизгнул, как попавшая в капкан зверушка. Потом, шатаясь, добрался до кресла.

Тема горькой потери часто разрабатывалась поэтами, и они проиграли всю гамму эмоций, обнажая перед нами муки тех, кто потерял родителей, жен, детей, деньги, славу, собак, кошек, горлиц, возлюбленных, лошадей и даже запонки. Но ни один поэт еще не коснулся самой горестной из утрат — той, которую переживает человек, прочитавший детективный роман до половины и оказавшийся без него перед отходом ко сну.

Сирил не осмеливался и помыслить о предстоящей ему ночи. Уже его мозг метался из стороны в сторону, будто раненая змея, ища хоть какого-то объяснения странному поведению инспектора Тленна. Хорейшо Слингсби никогда не подводил своих читателей. Он был не из тех авторов, которые в следующей главе натянули бы читателю нос, уведомив его, что инспектор Тленн ужаснулся, внезапно вспомнив, что забыл опустить письмо, которое его заботам поручила супруга. Если взгляд в полуоткрытую дверь подвала подействовал на нервы сыщика, сотворенного Слингсби, это сулило выпотрошенный труп за ней или, по меньшей мере, отрубленную кисть.

Тихий стон смертной муки вырвался у Сирила. Что делать? Что делать? И даже заменить «Стрихнин в супе» на что-либо более или менее сносное было невозможно. Он прекрасно знал, что подстерегало бы его в библиотеке, рискни он туда пойти. Сэр Мортимер Уингем во всех отношениях следовал традициям помещиков, круглый год проживающих в своих поместьях. Леди Уингем исповедовала эзотерические религии. Чтение супругов отвечало их вкусам. В библиотеке Сирила поджидали в засаде книги о бахаизме, тома «Сельской энциклопедии» в пропыленных кожаных переплетах, «Два года на солнечном Цейлоне» преподобного Орло Уотербери, но ни следа чего-нибудь эдакого, что могло бы заинтересовать Скотленд-Ярд, или чего-нибудь с ведерком крови и парочкой-другой трупов, в которые можно уйти с головой.