Я попытался ограничить себя какими-то определенными темами. Эта попытка оказалось неудачной. Мой ум все равно концентрировался, в определенном смысле, на противоположных образах: небоскребы вместо церкви, широкая пустыня вместо гор.
Я предполагал, что правильно оценивал текущее время, но не воспринимал это особенно серьезно. Этот вопрос нисколько меня не интересовал.
Состояние моего ума было осознанно эйфорическим. Я получал удовольствие от своего состояния, был спокоен, и чувствовал живой интерес к эксперименту. Время от времени я открывал глаза. Слабый красный свет казался более таинственным, нежели раньше. Деловито писавший наблюдатель был каким-то далеким от меня. Часто у меня возникали любопытные телесные ощущения: мне казалось, что мои руки принадлежали какому-то отдаленному телу, точно не ясно, моему ли собственному или нет.
После прекращения первого эксперимента в темноте, я немного прогулялся по комнате, но неуверенно держался на ногах и снова почувствовал себя нехорошо. Мне стало холодно, и я поблагодарил наблюдателя, когда он накрыл меня одеялом. Я чувствовал себя непричесанным, небритым и немытым. Комната казалась чужой и пространной. Затем я присел на корточках на высокий табурет; в этот момент мне подумалось, что я сидел там, как птица на насесте.
Наблюдатель сказал, что я выгляжу никудышно. Он казался удивительно приятным. У меня были маленькие, изящной формы руки. Когда я мыл их, то это происходило далеко от меня, где-то снизу и справа. Я сомневался в крайне важном для меня вопросе, были ли эти руки моими собственными.
В ландшафте за окном, хорошо мне знакомом, многое изменилось. Теперь, помимо галлюцинаций, я мог видеть и реальность. Позднее это стало невозможным, хотя я и осознавал, что реальность была иной.
Бараки и гараж, стоящий слева перед ними, внезапно превратились в разнесенный на куски руинный пейзаж. Я видел разлом стены и торчащую арматуру, несомненно, навеянные воспоминаниями событий войны в этой местности.
На однообразном широком фоне я продолжал видеть фигуры, которые пытался зарисовать, но не смог продвинуться дальше грубых набросков. Я видел неимоверно пышные скульптурные орнаменты в постоянных превращениях, в непрерывном течении. Они напомнили мне о всевозможных чужих культурах, я узнавал мексиканские, индейские мотивы. Посреди решетки маленьких перекладинок и ответвлений возникли маленькие карикатурки, идолы, маски, странно вдруг перемешавшиеся с детскими рисунками людей. Темп убавился по сравнению с экспериментом в темноте.
Эйфория теперь исчезла. Я стал подавленным, особенно во время последовавшего второго эксперимента в темноте. Так же, как и во время первого эксперимента, галлюцинации ярких светящихся цветов сменялись с большой скоростью; на этот раз преобладали голубой, фиолетовый и темно-зеленый. Движение крупных образов было медленнее, плавнее, спокойнее, хотя и они были построены из мелких рассеянных "элементарных частиц", которые струились и кружились вихрями. В течение первого эксперимента в темноте, волнение часто проникало в меня; теперь оно шло прямо от меня в центр картины, где появился засасывающий рот. Я видел гроты с удивительными размывами и сталактитами, напомнившие мне детскую книгу "Im Wunderreiche des Bergkonigs" (В волшебном царстве короля гор). Возникла четкая сеть из арок. По правую сторону, вдруг появился ряд навесных крыш; я вспомнил о вечерней поездке домой во время военной службы. Это подразумевало под собой именно поездку домой: больше не осталось ничего похожего на отправление в путь или на любовь к приключениям. Я чувствовал себя защищенным, окутанным материнской заботой, я был спокоен. Галлюцинации больше не были захватывающими, но скорее мягкими и ослабшими. Немного позже я ощутил, что обладаю той же самой материнской силой. Я испытывал склонность, желание помочь, и вел себя в дешевой преувеличенной манере, когда дело касалось медицинской этики. Я осознал это и смог остановиться.
Но подавленное состояние ума сохранилось. Я снова и снова пытался увидеть светлые и радостные образы. Но бесполезно - всплывали только темные голубые и зеленые мотивы. Мне очень захотелось увидеть яркий огонь, как в первом эксперименте. И я действительно его увидел; однако, это были жертвенные огни на мрачной зубчатой стене крепости, стоявшей вдалеке, на осенней вересковой пустоши. Однажды мне удалось увидеть яркий восходящий сноп искр, но на середине подъема он превратился в массу безмолвно движущихся пятен с павлиньего хвоста. На протяжении эксперимента я был очень поражен тем, что состояние моего ума и тип галлюцинаций находились в стойкой и неразрывной гармонии.
В течение второго эксперимента в темноте я обнаружил, что случайные шумы, а также шумы, целенаправленно создаваемые наблюдателем эксперимента, одновременно вызывали перемены в оптическом восприятии (синестезия). Точно так же, и надавливание на глаза создавало изменения визуальных ощущений.
К концу второго эксперимента в темноте я начал наблюдать сексуальные фантазии, которые были, однако, совершенно размытыми. Я никак не мог испытать сексуальное желание. Я хотел увидеть изображение женщины; появилась только грубая современная примитивистская скульптура. Она казалась абсолютно неэротичной, и ее формы сразу же сменились дрожащими кругами и петлями.
После второго эксперимента в темноте я чувствовал себя онемевшим и физически нездоровым. Я покрылся потом и был истощен. Я был очень рад, что не пришлось идти в столовую, чтобы пообедать. Лаборант, который принес нам еду, казался мне маленьким и далеким, таким же утонченным, как и наблюдатель эксперимента.
Около 3:00 дня я почувствовал себя лучше, и наблюдатель мог продолжить свою работу. С некоторым усилием мне удалось делать заметки самому. Я сел за стол, хотел почитать, но не мог сконцентрироваться. Один раз я показался самому себе как бы образом из сюрреалистической картины, конечности которого не были соединены с телом, а были скорее нарисованы где-то поблизости...
Я был в депрессии и с интересом думал о возможности самоубийства. С каким-то ужасом я понимал, что эти мысли мне весьма знакомы. Казалось странно самоочевидным, что подавленный человек совершает самоубийство...