— Где же теперь его искать? — спрашивал доктор Швариенкрона, когда они находились на пути в Лондон, чтобы пересесть на пароход в Стокгольм.

— Во всех гаванях мира, но только не в американских, — ответил Бредежор. — Посудите сами, тридцатилетний матрос, бывший юнга, не приспособленный ни к какой другой работе, как он может отказаться от своей профессии? Значит, Патрик продолжает плавать. А раз пароходы курсируют из порта в порт, то только в одном из них и можно надеяться его найти. А вы что на это скажете, Гохштедт?

— Рассуждение мне представляется достаточно правомерным, хотя, может быть, и чересчур категоричным, — ответил профессор со свойственной ему осторожностью.

— Допустим, что оно правильно; — продолжал Бредежор. — Испуганный Патрик О'Доноган бежал от угрозы уголовного преследования. Это установлено. Следовательно, он должен опасаться, чтобы его не выдали как преступника правительству Соединённых Штатов. Поэтому у него есть все основания стараться не быть узнанным и избегать встреч со своими старыми товарищами. А раз так, то он охотнее будет посещать такие гавани, куда американцы обычно не заходят. Конечно, это только догадка. Но примем её на минуту за истину. Количество гаваней, в которые не заплывают американские суда, настолько ограниченно, что их нетрудно перечислить. Мне кажется, с этого и надо начать, послав в такие гавани запросы, не известно ли там что-нибудь о человеке, похожем по приметам на Патрика О'Доногана.

— Не проще ли будет прибегнуть к публикациям? — спросил доктор Швариенкрона.

— Патрик О'Доноган скрывается и не подумает ответить на объявления, если даже они и дойдут до него.

— А почему бы нам не предупредить матроса, что в любом случае он окажется под защитой закона о прекращении преследования за давностью лет и что ему самому было бы выгодно обо всём нам сообщить?

— Это хорошая мысль, но все же я позволю себе вернуться к моим возражениям. Я сомневаюсь, чтобы газетные объявления дошли до простого матроса.

— И тем не менее стоит попытаться! Мы предложим награду Патрику О'Доногану или тому, кто укажет его местопребывание. А ты как думаешь, Эрик?

— Я думаю, что подобные публикации скорее бы достигли цели, если бы они были помещены во многих газетах. Но это будет очень дорого стоить и, кроме того, объявления могут ещё больше встревожить Патрика О'Доногана, который, по-видимому, предпочтёт остаться в неизвестности, какие бы блага они ему ни сулили. Не лучше ли поручить кому-нибудь вести наблюдение в тех портовых городах, где предположительно может обретаться этот матрос?

— Прекрасно, но где же найти человека, которому можно доверить такие поиски?

— Если вам будет угодно, дорогой учитель, он перед вами. Это я! — сразу же ответил Эрик.

— Ты, мой мальчик? А как же твои занятия?

— Мои занятия от этого не пострадают. Ничто не помешает мне продолжать их во время поездок. К тому же, должен вам признаться, доктор, я уже обеспечил себя правом бесплатного проезда.

— Каким образом? — воскликнули в один голос Швариенкрона, Бредежор и Гохштедт.

— Очень просто — подготовившись к экзамену на капитана дальнего плавания. Если понадобится, я сдам его хоть завтра, а когда получу диплом, мне ничто не помешает поступить офицером на любое судно.

— Как же ты это сделал без моего ведома? — спросил доктор с некоторой досадой, в то время как адвокат и профессор добродушно засмеялись.

— По правде говоря, я не чувствую за собой большой вины, — ответил Эрик. — Ведь я только подготовился к экзамену, но не стал бы его держать без вашего разрешения, которого и прошу у вас сейчас.

— Считай, что ты его получил, негодный мальчишка, — сказал доктор, успокоенный такими доводами. — Но разрешить тебе уехать сейчас и уехать одному — это совсем другое дело. Придётся подождать твоего совершеннолетия.

— Именно так я и думал! — ответил Эрик, и в его голосе можно было почувствовать не только искреннюю благодарность, но и желание послушаться учителя.

И все же доктор не захотел отказаться от своего плана. Он считал, что личные поиски в портах поневоле ограничат сферу действий, тогда как объявления в газетах дадут возможность охватить одновременно много мест. Если Патрик О'Доноган не скрывается, — а это не исключено, — то таким способом легче будет достигнуть цели. Если же он и скрывается, то объявления, в конце концов, помогут его обнаружить.

После всестороннего обсуждения вопроса было составлено следующее объявление, которое, в переводе на семь или восемь языков, должно было вскоре облететь все пять частей света на страницах ста наиболее распространённых газет:

«Разыскивается матрос Патрик О'Доноган, не появлявшийся в течение четырех лет в Нью-Йорке. Сто фунтов стерлингов вознаграждения тому, кто поможет его найти. Пятьсот фунтов стерлингов ему самому, если он даст о себе знать нижеподписавшемуся. Патрику О'Доногану гарантируется полная безопасность по закону о прекращении преследования за давностью лет.

Д-р Швариенкрона, Стокгольм».

20 октября доктор и его товарищи по путешествию вернулись в родные пенаты. На другой день объявление было передано в стокгольмское бюро публикаций, и уже через три дня оно было напечатано во многих газетах. Читая его, Эрик не мог удержаться от тяжёлого вздоха, как бы предчувствуя окончательное поражение.

Что же касается Бредежора, то он прямо заявил, что доктор совершил неслыханную глупость и отныне можно считать дело окончательно проигранным.

Но, как будет видно из последующих событий, и Эрик, и Бредежор ошибались.

Однажды утром, когда доктор по обыкновению находился у себя в кабинете, слуга подал ему визитную карточку, изящную и миниатюрную, как это принято в Англии. На ней было напечатано: «M.Tudor Brown», а ниже добавлено мелкими буквами: «on board the Albatros», то есть: мистер Тюдор Броун с борта «Альбатроса».

«Мистер Тюдор Броун?» — подумал доктор, тщетно стараясь вспомнить человека с таким именем.

— Этот господин желает видеть господина доктора, — сказал слуга.

— А не может ли он прийти в мои приёмные часы?

— Он говорит, что явился по личному делу.

— Ну ладно, тогда попросите его войти, — вздохнув, ответил доктор.

Услышав, как отворяется дверь, он поднял голову и с некоторым изумлением посмотрел на странного обладателя аристократического имени Тюдор в сочетании с простонародной фамилией Броун.

Пусть читатель представит себе мужчину лет пятидесяти: мелкие, морковного цвета завитки на лбу, скорее похожие на мотки шерсти, чем на волосы; крючковатый нос, осёдланный огромными, с дымчатыми стёклами, очками в массивной золотой оправе; длинные, как у лошади, зубы; гладко выбритые щеки, поддерживаемые туго накрахмаленным воротником; рыжая бородка кисточкой, выбивающаяся откуда-то из-под воротника; причудливая голова, увенчанная цилиндром, словно намертво к ней привинченным, так как владелец даже не потрудился приподнять его. И все это сооружение покоилось на тощем, угловатом, как бы наспех сколоченном туловище, облачённом в шерстяной клетчатый костюм серо-зелёного цвета. Булавка в галстуке с бриллиантовой головкой величиной с орех; цепочка для часов, извивающаяся в складках жилета с аметистовыми пуговицами; не менее десятка колец на скрюченных, как у шимпанзе, пальцах — все это придавало незнакомцу такой кичливый, нелепый, курьёзный вид, какой даже трудно вообразить.

Этот субъект вошёл в кабинет доктора, как входят на вокзал — даже не поклонившись. Он остановился посреди комнаты и заговорил в нос гнусавым пронзительным голосом ярмарочного Полишинеля[45]:

— Вы и есть доктор Швариенкрона?

— Да, это я, — ответил доктор, поражённый такой развязностью.

Он подумал уже, не позвонить ли слуге и попросить вывести нахала, когда последующие слова незнакомца немедленно заставили его отказаться от этого намерения.