ДОМ ПИСАТЕЛЯ одолеваем киношниками. И подо что только его не "гримируют"! Киевская студия арендовала для съемок Белый зал. Выставили оттуда на время все ряды стульев, очистили зал, поставили легкие круглые столики, усадили за них фрачных-бальных мужчин-женщин, шампанское, разумеется, тут же. А на сцену, убрав трибуну, выпустили развеселых гололягих канканщиц. Посмотрел референт на это дело... А чего! Вот бы так и оставить! А писательские собрания проводить как раз в кабаке ниже этажом - так или иначе, именно там-то все и решается за стаканом.

МЛАДШЕНЬКИЙ коллега, референт Горячкин, встречает выпученными глазами: - Представляешь, спускаюсь по лестнице весь в себе. Навстречу - мужик. Я его нечаянно толкнул плечом, извинился машинально. Потом глаза поднимаю, а это - Мастроянни! Я просто обалдел! - А он? - А он тоже, естественно!

А Мастроянни шлялся по Дому из-за "Очей черных" Никиты Михалкова. И Дом писателя, он же Дворец Шереметева, у Михалкова - дом средней руки помещика. Это каким же патриотом-лакировщиком нужно быть, чтобы темному западному зрителю всучить княжеские апартаменты за средний-сельский домик "помещика " - Смоктуновского... ...который, радушно сбегает по лестнице навстречу Мастроянни (см. "Очи черные"). И надежда только на то, что он (великий!) прикует все внимание зрителей к своей шизофренически-интеллигентной улыбке, и те не заметят в кадре белые батареи парового отопления, которые так и барельефствуют, так и барельефствуют... Или Михалков и здесь не то что проморгал, но наоборот: мол, видали?! в России аж в начале века, аж в глухой глубинке функционировало паровое отопление!

КАК-ТО собрались за одним столом в кабаке Дома великовозрастные родители великовозрастных детей. Писатели, разумеется. И каждый скупо, по-мужски, сетовал на нищее житье-бытье, алименты, хроническую безнадегу. С чем и ушли было нестройной кучкой. Но писатель по натуре оптимист. И прозаик Суров, проходя мимо бронзовой группы, где лев уже наполовину истерзал человечка, а второй человечек в чалме и на коне рад бы помочь (не льву!), но какой-то клептоман давным-давно выкрал из ладошки абрека копье (на память?), и тот просто беспомощным кулачком на льва замахивается... Так вот, Суров хехекнул и приободрил, кивнув на бронзовую группу: - Ничо! Вон, гляди! Раньше людям еще хуже жилось! Все несколько повеселели. Жизнь прекрасна!

ИДЕТ референт из "Невы", где прозаик Суров тогда заведовал прозой. Не застал его, оставил рукопись в секретариате. Идет в метро. Где и встречает Сурова! Как удачно!.. Перебросились репликами о том, о сем. Как бы непосредственно референт говорит: - Валера! А я тебе в "Неву" только что свой роман принес! - Молодец! - похвалил Суров. И поинтересовался: - А когда унесешь?

ПРОЗАИК Суров в ответ на стенания младшенького референта Горячкина (зарезали в "Неве" очерк Горячкина, не печатают!) задумчиво рассказал: - Вот когда я еще работал в этой конторе, приходит к нам по почте толстенный роман. И сопроводиловка: "Уважаемые товарищи! В свое время этот роман прочел Александр Твардовский и очень хвалил. Но он умер. Потом этот роман прочел Илья Сельвинский и тоже хвалил. Но он тоже умер. Потом роман прочел Сергей Наровчатов и очень хвалил. Но и он тоже умер. Теперь я посылаю роман вам и хотел бы знать ваше мнение"... - Как думаешь, Коля, - спросил Суров Горячкина, - что я ему ответил?..

БАБУШКА стала вести себя странновато. Исподволь выспрашивала, какие симптомы у людей, которые сходят с ума. И день ото дня все настойчивей и настойчивей. Наконец, решил с ней начистоту: - Что такое? Что произошло? Говорит, решив что-то про себя. - Пойдем! Вот книга. Ну-ка, прочти вот тут... Нет, погоди! Возьми меня за руку, чтобы я знала, что это не галлюцинация! Ну, взял за руку. Ну, читаю. "Улицы были завалены говном".. - Так и написано? - Так и написано: "Улицы были завалены говном"... Бабушка! Сейчас ТАК пишут! Она неуверенно: - М-да? А где гарантия, что ты мне тоже не кажешься?

ГРУППА молодых поэтов (Добряков, Знаменская, Комаров, Левитан, Толстоба образца середины восьмидесятых) по путевке бюро пропаганды писательской организации предпринимает "чес", то есть подряжается читать стихи перед производственной аудиторией - "Электросила", "Кировский завод", ЛОМО и т. д. Между выступлениями, как и водится при "чёсе", - полчаса, ну, час. А надо успеть! И приезжают они в очередной рабочий коллектив. А там вдруг ведущая заявляет: - Сегодня у нас в гостях молодые поэты Ленинграда!.. Но сначала перед вами выступит наш детский ансамбль "Ромашка". И выбегают на сцену девочки-ромашки в самодельных бальных платьицах, пляшут самозабвенно и вполне трогательно. А поэты за кулисой исходят на нет - жара, духота, убийственное лето, плюс неотвратимое опоздание на очередной объект "чёса". (Sic! Жара, духота, убийственное лето немаловажный фактор случившегося впоследствии, ибо поэт Комаров, когда при нем вспоминают тогдашнее случившееся, истово и горячо убеждает: "У меня просто губы слиплись! Жарко было! Слиплись просто губы, ну!") Наконец, девочки-ромашки заканчивают умилять народ, и объявляют поэтов... которым уже все равно и состояние души отвратное. И выходит к рампе Комаров, мрачно вперяется в зал и мрачно обещает в полный голос: - Пиздец вам! Зал осто... лбеневает. Замирает, в общем. А Комаров вдруг без паузы начинает читать совершенно невинные строки про березку, про ту же ромашку, про травинку и тому подобное. Заканчивает. Раскланивается. Уходит. За кулисой коллеги по несчастью набрасываются: - Ты что сказал?! Ты сам-то понимаешь?! Или уж тогда действительно надо было им всем... того самого... - Чего - того самого? - искренне удивлен Комаров. - А того, что ты им всем пообещал! - Чего?! ...Оказывается, ничего поэт Комаров не пообещал производственной публике, а объявил свой цикл стихов "Из детства" См.: Sic! Губы слиплись... Он и сказал разлепившимися и опять слипшимися губами: - П-п... из детства... м-м. Фрейд понуро курит в сторонке...

ОТПРАВИЛАСЬ делегация маститых питерских писателей в Мурманск на Дни детской книги. Поэты Леонид Хаустов, Александр Шевелев, прозаик Валентина Чудакова и многие другие. И юный тогда прозаик Алла Драбкина. Ехали поездом, ехали долго. И Валентина Чудакова отзывает из купе Драбкину и в тамбуре на ухо напутствует: - Ты только не вздумай на выступлении сказать слово "жопа"! Драбкина удивилась, потому что никогда ранее не говорила на выступлениях слово "жопа". Но пообещала: и впредь не... Потом Леонид Хаустов отзывает Драбкину и тоже напутствует: - Ты только ни в коем случае не скажи на выступлении слово "жопа"! Потом и многие другие по очереди обратились к Драбкиной с аналогичным предостережением. Оказалось, что тогдашнему главе Ленинградской писательской организации Чепурову, кто-то доложил ябеду: юный прозаик Драбкина громко произнесла на выступлении слово "жопа". И Чепуров, отправляя делегацию в Мурманск, завещал маститым поработать с юным прозаиком, чтобы не повторился инцидент. Приехали в Мурманск и успешно провели Дни детской книги. Ни разу на выступлениях Драбкина не сказала слово "жопа". Очень следила за собой. И многие другие, коллеги, за ней следили В заключение их повезли в горком Партии, где вручили по две банки тресковой печени в подарок и устроили прощальный банкет. Щедрый банкет. Поели-попили. Попили. Попили. И пустились в пляс. Первая - Валентина Чудакова. Дробя каблуками, зачастила бежаницкие частушки. Потом Леонид Хаустов к ней присоединился. И многие другие. Самая пристойная озвученная частушка была такая: Мы начальнику милиции насерим на наган, Разбросаем все патроны! Подбирай, мудила, сам! Юный тогда и непьющий тогда прозаик Алла Драбкина сидела в уголку, как "девочка со спичками", затравленно смотрела на это на всё. Наутро уже в обратном поезде каждый из маститых счел своим долгом отозвать Драбкину и строго спросить: - Мы вчера с какого-то момента ничего не помним. Но, надеемся, ты вчера по пьянке не сказала слово "жопа"?