В вечер перед Вальпургиевой ночью он рано лег спать.

Всю неделю его мучила бессонница, и он, как обычно, выпил успокоительного отвара из трав.

Жизнь селения с наступлением темноты замирала. Искусственного освещения не существовало, и люди, вставая с первыми лучами солнца, на закате ложились спать.

Гюряте снился сон. Будто открылась дверь и в горницу вошел Святовид. Окруженный свечением, он приблизился.

— Встань, брат, проснись! Возьми меч и иди в церковь. — Он снял тяжелый двуручный меч Гюряты со стены и положил на стол.

— Проснись же! — взяв Гюряту за плечи, он рывком посадил его.

Заспанным взглядом Гюрята обвел горницу. Меч лежал на столе, тускло поблескивая. Тихонько, чтобы не разбудить жену, Гюрята вылез из-под одеяла. Взяв одежду и сапоги, держа меч под мышкой, вышел в сени.

Быстро оделся. Уже отворив наружную дверь, остановился.

Быстро прошел в детскую. Неслышно подойдя к колыбели, посмотрел на спящего сына. Подоткнув одеяльце, Гюрята вышел. Сбежал по крыльцу, замер, прислушиваясь. Ничто не нарушало спокойствия ночи, вокруг царили тишина и покой.

Выйдя из деревни, Гюрята быстро покрыл расстояние до церкви. Не доходя, остановился и осмотрелся. Все было спокойно. В доме отца Михаила было тихо, очевидно там все спали. Церковь темнела рядом. Опытное ухо воина и охотника не улавливало подозрительных шумов. Тем не менее к церкви Гюрята двинулся, ступая мягко, как рысь. Он стоял перед дверями, уже готовый смеяться над своим сном. От его толчка двери медленно со скрипом распахнулись. Тишина и темнота. Лишь дорожка лунного света, падающая от дверного проема, да в глубине помещения, под образом Христа Спасителя, слабо тлела лампада.

— Бог любит меня! — слабый голос Гюряты, отразившись от стен, прозвучал гулко. Страшный удар обрушился на его голову и сознание заволокла тьма.

Пришел в себя Гюрята разом.

Неестественно выгнувшись назад, он лежал на полу.

На стене, которая была перед самыми глазами, прыгали блики света. Гюрята попытался шевельнуться, но не тут-то было. Кожаный ремешок внатяг, тугой петлей охватывал шею, шел к связанным за спиной рукам и дальше, к связанным лодыжкам. Движение Гюряты привело всю эту систему в действие. Петля, впившись в шею, заставила его захрипеть.

— Как хорошо, Калина, что ты его не убила, — раздался где-то за спиной знакомый голос. — Переверни его и освободи от петли, я не хочу, чтобы он задохнулся.

Холодная сталь ножа коснулась шеи и перерезала петлю, однако ремешок, хитро завязанный, продолжал стягивать руки и ноги за спиной, не давая двигаться. Сильные руки подхватили Гюряту и посадили, прислонив спиною к стене.

Затылок, коснувшись стены, полыхнул болью.

Гюрята огляделся. Четыре человека стояли возле стен.

Факелы, которые они держали в руках, ярко освещали все помещение церкви. Пятый, только что перевернувший Гюряту, стоял рядом. Он был огромен как медведь, и даже здоровенный Гюрята рядом с ним почувствовал себя мальчиком-подростком. Все пятеро были в одеждах из шкур животных, а на головах у них были надеты мешки с прорванными для глаз и рта отверстиями. Вооружены они были топорами и широкими ножами. Лишь у шестого, того, что говорил, был длинный меч, на который он опирался. Запахнувшись в просторный плащ, широко расставив ноги, он стоял напротив Гюряты, широко улыбаясь. На Гюряту смотрел… Ярополк.

— Не ожидал? Я, признаться, тоже. То есть я знал, конечно, что ты прибыл в наш забытый богом уголок, но что ты придешь в церковь в такой поздний час… Да я и мечтать об этом не мог. Видно, проклятая мудрость услышала мою просьбу. Слава Перуну за это. Да ты, я гляжу, онемел? Не бойся, я не мертвец. У меня слишком много долгов на этом свете, чтобы я мог позволить себе такую роскошь, как смерть. Ну, да одним долгом, волей Перуна, в эту ночь станет меньше. Тебя не интересует, что это за долг? Этот долг — ты!

— Так ты, значит, теперь Перуну служишь?

— Да! Перуну, Сатане, Дьяволу. Как тебе больше нравится? Я служу тому, кто не покорился. Тому, кто восстал. Кто не пошел за тираном и обречен быть гонимым.

— Тираном, ты говоришь? Но ты же сам служил Ему! Ты же сам нес Его веру! Распятье! У тебя же до сих пор на рукояти меча символ Его страданий!! Он умер за всех нас, во искупление наших грехов!

— Да! Его распяли! Его распяли за ту заразу, которую он нес людям. Он хотел видеть нас стадом. Мы для него лишь покорные овцы. «Возлюби ближнего своего», «Подставь левую щеку, если ударят по правой». Есть люди, а есть куски мяса. Если мой ближний глупец, подлец, выродок, недостойный называться человеком, я что, должен его любить?

Должен подставлять ему другую щеку? Нет уж, тогда я перестану быть человеком, я стану овцой. Ты говоришь «он страдал!»? Ничего, он уже с лихвой отомстил за это. Он пил и пьет кровь человеческую. Ему и место на рукояти меча, чтобы по нему стекала кровь, которую он жаждет. Ну, а сегодня он будет пить кровь только своих овечек. — Ярополк зашелся приступом смеха.

— Хватит попусту болтать. — Он резко дернулся. — Приведите первую овцу!

Один из четверых, стоявших у стены, вышел и быстро вернулся, ведя отца Михаила. Тот не сопротивлялся, лишь губы его шептали молитвы. Гюрята напрягся, пытаясь порвать ремень, но эластичная кожа лишь впилась в мышцы, причинив боль.

— Зверь! Чем божий человек тебе не угодил?

— Ничего плохого про него сказать не могу. Я к нему переночевать попросился. Очень, знаешь ли, гостеприимный человек. Но он слишком любит Бога! — Ярополк повернулся к священнику.

— Святой отец, скоро ты предстанешь перед ликом того, кому всю жизнь молился. Я думаю, на этом свете тебя причислят к святым мученикам, поэтому воздай хвалу Господу своему за это.

Приведший священника пинком поставил того на колени перед образом Христа Спасителя. Отец Михаил стал истово отбивать поклоны и бормотать молитвы. Небрежно опираясь на меч, Ярополк полуобернулся к Гюряте.

— Ну, разве он достоин называться человеком? Посмотри, он от страха и молитвы-то позабыл. Воистину, тупая скотина. Только для убоя и годен. Впрочем, зла он мне не сделал и поэтому легко умрет. — Молниеносно меч Ярополка очертил дугу.

— Калина! — Голова старика, так и не успевшего ничего понять, еще катилась по полу с удивленно открытыми глазами, а тело, взметнувшееся в руках громилы, уже поливало лики святых кровью, хлеставшей из шеи. Ярополк поднял меч вверх. Ни капли крови не было на лезвии. — Иисус не напился, озабоченно сказал он, указывая пальцем на рукоять-распятье. Он обернулся к стоявшему у стены:

— Дальше!

В это время громила, отшвырнув тело священника, в котором не осталось ни капли крови, к стене, слизывал с руки кровь. Выходивший из церкви волок за волосы женщину.

Она пыталась сопротивляться и безостановочно, на одной ноте, визжала. Посмотрев в ее искаженное ужасом лицо, Гюрята узнал жену священника. Тут ее взгляд остановился на обезглавленном теле и она замолчала. Расширившиеся глаза, в которых плескался страх, повернулись к Ярополку.

— Не убивайте! — только и могла она прошептать перекосившимся ртом.

— Не могу, милая, Иисус еще не напился, — с дьявольской усмешкой глядел Ярополк на обезумевшую от страха женщину.

— Впрочем, если ты отречешься от Бога…

— Отрекаюсь!!! — завыла бедная женщина, на четвереньках подползая к Ярополку и пытаясь поцеловать его сапоги.

— Это тебе это зачтется на том свете, — меч Ярополка взвился со свистом.

— Ну, как тебе это зрелище? — Ярополк повернулся к Гюряте. Гюрята лишь заскрежетал в ответ зубами. Громила тем временем вышел. — Сейчас ты увидишь, как я направлю прямо в рай две ангельски чистые души, безгрешные и непорочные. Разве я не благодетель? Два ребенка, не успев согрешить в этом мире, прямиком попадут в райские кущи.

Громадная фигура показалась в дверях. Каждая рука сжимала ребенка. Это были дети отца Михаила.