У нее перехватывало дыхание. Какую бы цену ни пришлось заплатить за этот украденный день, думала Николь, он стоит того. Простой коттедж на берегу озера мог бы хранить память об одной честной вещи, которую Николь подарила Пирсу Уорнеру. Свое сердце.

А признание? Его не поздно будет сделать и на пути домой. До конца дня она все расскажет ему.

Они снова поплавали. Вода, теплая и нежная, как сливки, билась возле них.

Потом, когда они лежали на лодочном причале, Пирс взял ее за руку.

— Николь, ты помнишь, что я хочу на тебе жениться?

На секунду сердце остановилось, словно зверек, попавший в ловушку.

— Николь? Солнышко? — Он сильнее сжал ее руку. — Пожалуйста, скажи что-нибудь!

Ему не понравилось внезапное оцепенение, сковавшее ее.

Пирс беззвучно выругался. Он не нашел правильные слова? Или сказал их слишком рано? Черт! И придумать нельзя лучшего времени. Никогда еще они не были так близки и так прочно соединены.

Перевернувшись на живот, Пирс оперся на локоть и смотрел на нее. Она моментально села, будто лезвие ножа, выскочившее от нажатия кнопки, и отвернулась. Он заметил тень, мелькнувшую в красивых темных глазах.

— Ты что, — начал он, подавив отчаяние, от которого внутри все смешалось в кашу, — ты передумала? Или я был слишком самоуверен?

— Нет. Для меня большая честь выйти за тебя замуж, — убитым голосом произнесла она, глядя вдаль.

Он прежде не делал предложений женщинам. Но не требовалось большого опыта, чтобы понять из ее ответа: произошло какое-то отклонение от курса. Безумно счастливой невестой ее не назовешь.

Он упустил какой-то важный шаг? Проглядел какую-то часть ритуала?

Дурак, кольцо!

— Любимая, если это обрушилось на тебя слишком скоро, скажи хоть слово. Я ждал тридцать пять лет, пока нашел женщину, с которой хотел бы провести оставшиеся дни. Я могу подождать еще несколько дней.

Дрожь пробежала по ее спине, и он услышал тихий всхлип. Почти беззвучный и быстро подавленный, но явно проникнутый печалью.

Пирс искал какие-то фразы, которые надо сказать. Что-то нежное, успокаивающее.

Ему казалось, что, если женщина любит мужчину, то она будет счастлива, когда он предложит ей выйти за него замуж. И совершенно ясно, что если она несчастлива, то или не любит его, или уже замужем за другим.

— Николь, есть кто-то третий? — Ему не хотелось услышать «да», но все же это лучше, чем чистилище, в котором он находился.

Чистилище — это пустяки! Он был в аду.

— Нет, — сдавленным голосом выдохнула она.

— Но есть проблемы? Ї Да.

Ее трясло так сильно, что ему хотелось взять ее на руки. Заверить, что он не позволит ничему на земле встать между ними.

— Ответь мне на один вопрос. Ты любишь меня?

— Да! — закричала она, поворачиваясь и прижимаясь к нему. Слезы катились по щекам. — Всем сердцем, но…

Ноющая боль, сжимавшая сердце, прошла, он снова мог дышать.

— Никакие «но» не имеют значения. — Он прижал ее к себе и покачивал, как ребенка. — Во всяком случае, сегодня. Завтра мы во всем разберемся. Сегодня я хочу услышать только о том, что ты выходишь за меня замуж.

— Пирс… — начала она, вытирая слезы и глядя на него.

— Николь, или ты говоришь, что выходишь за меня замуж, или скажи, чтобы я просто ушел. Потому что молчание убивает меня.

Она обвела пальцем контур его щек, подбородка. Не нужно слов, говорили ее прикосновения, глаза, нежный изгиб губ.

— Я выйду за тебя замуж. — Она поцеловала его. — Я люблю тебя.

Наверно, не стоило делать того, что он сделал. Но волна облегчения довела его до безумия. Подобно человеку, пережившему испытание смертью, он ни о чем не мог думать, кроме одного. Еще раз забыться в ее нежности. Погрузиться в шелковую паутину ее женственности. И никогда не выходить на свободу. Обновиться в ней.

На веранде их толкнула в объятья друг к другу жажда. В спальне он любил ее, как любовник. Не спеша, шепча ласковые слова, спокойно исследуя. Благоговея перед красотой, которую она внесла не только в его чувства, но и в душу.

Теперь не было ничего, кроме обветренных, согретых солнцем досок причала и тонких полотенец. Он ворвался в нее словно одержимый. Быстро и яростно. Он выплеснулся в ней, как мужчина, которому война грозит смертью и который не знает, увидит ли завтрашний рассвет и заход солнца.

Потом ему стало стыдно. Он пришел в ужас, заметив, что слезы все еще бегут у нее по щекам. Что рот вспух от его поцелуев. Когда он пытался глупо и неуклюже, как обычно, подбодрить ее, она прижималась к нему, снова и снова повторяя, что ему не за что просить прощения, это ей надо стыдиться.

Ей стыдиться?

— Любимая, — бормотал он, и голос дрожал, как у подростка. — Любимая, бесценная Николь, для меня великая радость беречь тебя, мое сокровище, все оставшиеся дни. — Больше он не мог выдавить из себя ни одного слова, его душили чувства.

После этого она немного успокоилась. Ему даже удалось уговорить ее немного поплавать. Тихо полежать на неподвижной воде.

На севере постепенно вытягивалась линия облаков, затемняя голубизну неба. Еще до темноты, наверно, начнется гроза.

— Ты счастлива? — спросил он, когда они рядом лежали в воде на спине и смотрели в небо.

— Да. — Она переплела его пальцы со своими. — А ты?

— Больше, чем я даже осмеливался мечтать. — Страх и неопределенность прошли. Он совершил невообразимое. Нашел женщину своей мечты, и она согласилась стать его женой. На земле нет ничего, что могло бы омрачить их счастье. — Начнем собираться и отправимся домой? — спросил он. — А по дороге где-нибудь остановимся и пообедаем?

— Прекрасно, — равнодушно ответила Николь.

Ее разморило на солнце, решил он. На причале, должно быть, около сорока градусов. Ни ветерка, листья на деревьях не шелохнутся. Цветы, которые весной посадила Арлин, сникли от жары. Над землей висело марево.

Когда они взбирались по раскаленным солнцем камням к дому, Пирс посмотрел на небо. На нем появилось металлическое сияние, от которого резало глаза. Один из признаков надвигающейся грозы. Хорошо бы уехать до того, как она начнется.

Щетка в черепаховой оправе лежала на одном из туалетных столиков рядом с кроватью. Николь медленно провела ею по волосам, наблюдая за движением в старом, волнистом зеркале. Из зеркала на нее смотрела незнакомая женщина. Серьезная, отчужденная, сдержанная. Чуть покрасневшая. Наверно, долго была на солнце, хотя и береглась от ожогов. Никто бы не догадался, что душа ее растерзана на части.

Она так погрузилась в собственные беды, что ей и в голову не приходило, что у Пирса могут быть свои сложности, оставшиеся вдали от прекрасного дня на озере.

«Сию же минуту выложи ему всю правду! — требовал беспощадный голос совести. — Ты приехала сюда, подготовившись к любви. Ты надеялась, что он опять будет любить тебя!»

— Но я не ждала, что он сделает предложение, — прохныкала она.

«Конечно, не ждала. Такое порядочное поведение вне твоего понимания».

— Я собираюсь сказать ему.

«Когда?»

— До конца дня.

Николь положила щетку и взяла часы. Двадцать четыре минуты шестого. Она опаздывает.

«Что мешает тебе сказать прямо сейчас?»

Незнакомка в зеркале смотрела на нее. Но уже не сдержанная. Глаза у нее лихорадочно сверкали. Руки так сильно тряслись, что часы выскользнули и упали на пол. Она дошла до последней черты.

— Ничего, — пробормотала Николь. — Совершенно ничего.

Хлопнула дверца машины, и, странно, потом еще раз. Послышались шаги, легкие, взволнованные. Потом размеренные — Пирса. Проскрипела дверь.

— Не представляю, неужели это так важно, что ты приехала сюда сказать мне. — Слова будто плыли над лестницей. Резкие и неприветливые.

— По-моему, это не терпит отлагательства, — ответил голос Луизы Трент. — Если ситуация, упаси Боже, изменится в противоположную сторону, я предпочитаю знать об этом как можно раньше.

Перед Николь вспыхнула картина, как они с Элайс вместе склонились над бумагами в коричневом конверте, разложенными на любимой кушетке. «Нет ли у вас пилочки для ногтей? Я сломала ноготь». При появлении Луизы Николь поспешно спрятала бумаги под подушки и вскочила.