- Прошу прощения, - смущенно пробормотал он и тут же радостно прокричал: - Отбой тревоги! Полный порядок... Товарищ политрук с разведки вернулся!
Матроса не удивило, что политрук Бочкарев в такую стужу стоит в одних трусах.
Узнав о появлении Бочкарева, я кинулся в санчасть. Там наш врач и фельдшер в четыре руки растирали покрасневшее тело политрука какой - то мазью, пахнувшей скипидаром. Бочкарев громко стонал и охал, словно парился на верхнем полке в бане, трудно было понять: больно ему или приятно?
Когда Бочкарев несколько согрелся, я спросил:
- Что-нибудь узнали? Как там наши?
- Плохо им, - ответил он, - но дрались. Никто не вышел с поднятыми руками, не сдался. Два дня не подпускали к себе фрицев. И танки не могли взять. А ведь у ребят не хватало ни гранат, ни патронов. Приходилось в бою добывать.
- Почему же они не выходили на берег?
- По многим причинам. Командиру полковнику Ворожилову пуля в сердце угодила в самом начале высадки. Командование на себя взял комиссар Петрухин. Десантники, кроме пристани, с ходу захватили Монплезир, Эрмитаж и Марли. Если бы они остались во дворцах, то получили бы подкрепление и боезапасы. Но им было предписано выйти к аэродрому. Они и пошли пробиваться. Захватили Шахматную гору, с боем приблизились к Большому дворцу, в Верхний сад и... попали в танковую засаду. Танки - полукольцом, простреливают каждый метр. С голыми руками на них не пойдешь. И назад дорогу отрезали: автоматчики с тыла по Нижнему парку обошли...
Я наткнулся на ребят, окопавшихся в развалинах Воронихинской колоннады. К концу ночи прямо на них выполз. Они меня за немца приняли: "Хенде хох!" требуют, а я по-русски: "Не стреляйте, свой... политрук с Кроншлота". У мичмана, который был у них за старшего, еще юмора хватило спросить: "А кто там у вас начальником канители?" - "Грищенко", - отвечаю. "Верно, соглашается он. - Подползай, только не вздумай стрелять, гранату брошу!"
Подползаю. А у них в живых четыре человека. И у всех ранения. Ребята голодные, измученные. А у меня, кроме шнапса, ничего с собой. Выпили они по глотку и говорят: "Пока совсем не рассвело, собери с мертвых оружие. Мы уже ползать не в силах".
Пополз я, два автомата подобрал, сумку патронами набил. А с едой плохо, только в мешке убитого краснофлотца банку консервов и два сухаря нашел.
Возвращаюсь, а ребята, видимо, понадеялись на меня, спят. Бодрствовать больше не смогли. Кто где лежал, так и ткнулся носом.
Стал я их охранять. Как покажутся фрицы - даю короткую очередь и отползаю за другой камень.
Утром радио загорланило на русском языке: "Рус, если хочешь жить, сдавайся. Подними руки на голову и выходи. В плену накормят". Но никто конечно не вышел.
В полдень, увидев, что гитлеровцы скапливаются у Золотой горы, я растолкал ребят. Они ополоснули лица водой из канавы, разделили на всех банку консервов, съели по полсухаря и залегли в круговую оборону. Атакующих встретили так, что во второй раз им не захотелось наступать. Но мы трех человек потеряли. Остались в живых я и старшина.
Гитлеровцы, понадеявшись, что мы сами выдохнемся и выйдем сдаваться, больше серьезных атак не предпринимали. Как только наступили сумерки, я зову старшину: "Давай пробираться к морю". А он не хочет: "Иди один, мне не доплыть". - "Так у нас не делается, говорю. Я тебя по воде вдоль берега дотащу к нашим".
Поползли мы. У Вольера в перестрелку попали. Вскрикнул мой старшина и не встает. Смотрю - разрывной пулей висок размозжило. Дальше пополз один. В воду у камышей, как черепаха, на животе вполз. Добрался до глубины, хотел маску надеть, но не пришлось: кислородный прибор пулями повредило.
Пошел я по горло в воде вдоль берега. Добрался до таких мест, где до Кроншлота ближе было. Сбросил с себя мешавшую одежду и поплыл.
Одно могу сказать - наши балтийцы великое дело сделали. Гитлеровцы за эти дни поняли, с какими людьми им придется драться. Страх заставит их зарыться в землю. Вот увидите...
Политрук раскраснелся, он говорил с нами так, словно выступал на большом митинге.
- Товарищи, прекратите... - потребовал врач. - У него жар, нужен покой.
Несмотря на морскую закалку, политрук заболел двухсторонним воспалением легких. Его сообщение о десантниках в официальные донесения не попало. "Мало ли чего человек наговорит в бредовом состоянии". Но я поверил Бочкареву. Такое в бредовом состоянии не придумаешь.
Сегодня в Нижнем парке стрельба затихла.
БОЕВЫЕ БУДНИ
10 октября. Густо посыпался снег. Он покрыл толстым слоем землю, выбелил палубы и надстройки катеров, прибрежные камни. На один час в Кроншлот пришла зима. Но к обеду она отступила. Опять вернулась осень, на деревьях еще держится листва.
Какой - то шальной "юнкере" утром сбросил на наш островок "пятисотку". Бомба угодила прямо в середину затона и разорвалась, облепив грязью берег и катера, стоявшие у пристани, смела с борта краснофлотца. Это вторая бомба, упавшая на Кроншлот. Семнадцать дней самолеты противника не трогали нас.
- Да за что вас бомбить? - как бы недоумевая, спрашивают на кораблях. Вы противнику не помеха.
Моряки шутят зло. Но они в какой - то степени правы. В нашем разросшемся хозяйстве еще много неполадок. Вся беда в том, что в одно соединение собраны корабли и люди разных ОВРов. Большие и маленькие начальники еще не присмотрелись друг к другу, действуют как в плохо сыгранной футбольной команде. Оперативные дежурные, послав в дозоры тихоходные тральщики, нередко забывают подбросить им горючее и продукты. Добывай откуда хочешь. А охраняемый участок покинуть нельзя, - взыщут строго. Если рация вышла из строя - беда: о малом сторожевике могут и не вспомнить.
На днях я побывал на ТЩ-67. Это бывший буксирный пароход. Комиссар на корабле - старый комсомолец. У него мощный боцманский голос, борцовская фигура, а на голове - копна жестких, чуть рыжеватых волос. В первые дни войны его назначили в замполиты на судно, которое по мобилизационному плану должно было стать тральщиком.
На призывном пункте он познакомился со своим командиром - лейтенантом запаса Чирковым, прежде плававшим на катерах. Вместе они получили обмундирование и отправились в Свирицу.
Увидев у речной пристани свой корабль, Соловьев сильно огорчился, но не показал вида, что расстроен. Зато Чирков закрыл рукой глаза и простонал:
- Ну и подсунули же нам кораблик! На такой калоше стыдно на люди показаться.
Но выбора не было. Пришлось принимать грязное чудовище. Это был сильно захламленный чумазый буксирный пароходишко, таскавший по Ладоге и Свири груженые баржи. К тому же он оказался экспериментальным, нестандартным экземпляром "Ижорца". Буксир со стапелей сошел уродцем, имеющим задранный нос и дифферент на корму. При легком ветре по его палубе гуляла вода, а в свежую погоду по корме перекатывались волны.
"Ижорец" отправили в Шлиссельбург. На заводе его вооружили 45 миллиметровой пушкой, станковым пулеметом и чуть изменили фальшборт на корме. С этой поры буксир получил военный флаг и стал называться ТЩ-67.
По штату тихоходному тральщику полагалась команда в тридцать один человек. Куда деть людей? Ведь прежде на буксире размещалось только четырнадцать речников.
В первую очередь пришлось взяться за очистку трюмов и подсобных помещений. Грязь выносили корзинами и ведрами. Все стены и палубы выскребли, продраили, вымыли каустиком и заново покрасили. Койки в кубриках поставили в три яруса. Они оказались такими узкими, что свисали края пробкового матраца. И все же двум человекам негде было преклонить голову. Радист спал скрючившись в рубке, а кок - под шлюпкой на палубе.
Кадровых военных моряков оказалось всего шесть человек, остальные речники и пожилые рабочие Шлиссельбургского завода.
Трудно было в первое время с необученными людьми. Рулевые прежде водили свои буксиры только по вешкам или береговым ориентирам. Они никогда не имели дела с компасом. В Финском заливе оба рулевых растерялись: во время первого перехода из Невы в Кронштадт сошли с фарватера и заблудились, не могли найти пирса. Не повезло и с сигнальщиком. Он пришел на корабль в фасонистой мичманке и назвался командиром отделения сигнальщиков, но потом выяснилось, что он представления не имел, как надо действовать ратьером и семафорить флажками. Во время его работы с мостков соседних тральщиков обычно кричали: "Уберите мельницу! Не понимаем его... Какую - то чушь порет!"