- Здравствуйте, господа, - сказали офицер и статский в одно время, один голосом мужественным и твердым, другой немного в нос, протяжно и с какою-то изнеженностию, не совсем понятною в мужчине.
- Отчего же вы меня причисляете к театралам? - спросил последний, обращаясь к офицеру с серебряными эполетами, - я в театре не бываю так часто и, кажется, не волочусь ни за кем. Мне театры наскучили - я слишком много насмотрелся на парижские и венские театры…
Говоря это, он растирал рукою грудь, как будто чувствовал боль в груди.
- Нет-с, да это я не про вас сказал, - отвечал офицер с серебряными эполетами, - я…
- А! это на наш счет, - перебил офицер с золотыми эполетами, - а! понимаем!..
- Уж конечно, после парижских театров на здешние смотреть не захочется, - продолжал офицер с серебряными эполетами, - я ведь будущей весною поеду и в Париж, и в
Лондон, и в Мадрид, везде: меня на казенный счет посылают; ну а если не пошлют на казенный счет, так я на свой поеду. Что ж! я, слава богу, имею состояние хорошее.
- Горькой водки и пирожок! - закричал офицер с золотыми эполетами.
- Сахарной воды! - сказал статский. Мальчик явился с подносами.
Статский взял стакан с водою, отпил немного, поставил его на стол и посмотрел в лорнет на мальчика.
- Какой хорошенький мальчик, - прошептал он, поправляя свой шейный платок, - какое у него приятное выражение в глазах!
- Сядемте, господа, вон к тому столу, - сказал офицер с золотыми эполетами.
Все уселись у стола.
- А знаете ли? сегодня "Сильфида", - продолжал он, - сегодня все наши в Большом театре.
- А ты уж взял себе билет? - спросил офицер с серебряными эполетами.
- Мне нечего, братец, хлопотать о билете. У нас у всех билеты всегда одни и те же… в первом ряду, с правой стороны. Нам нельзя менять кресла.
- Гм! сакристи!.. - значительно воскликнул молодой человек в завитках и в пальто - герой этого рассказа, - у вас Большой театр на откупу. Вы там славно распоряжаетесь.
- Признаюсь вам, господа, - сказал офицер с золотыми эполетами, - я желал бы, чтоб спектакль продолжался с утра до ночи, только, разумеется, балет, а не другая какая пьеса, - мне это не могло бы наскучить: а то от семи до одиннадцати не увидишь, как и время пролетит.
- Что ж, вы не захотели бы и обедать? - заметил изнеженный статский.
- Почти что так… разумеется, забежал бы в кондитерскую или трактир перекусить чего-нибудь, да тотчас бы опять направо кругом и назад.
- Это для меня непонятно, - сказал статский, прихлебывая сахарную воду, - здешние танцовщицы… они, я думаю, совсем необразованны?
Офицер с золотыми эполетами несколько обиделся и пожал плечами.
- Позвольте вас спросить, что вы называете образованием? По-моему, образование - это вещь такая… о которой всякий… всякий судит по-своему…
- То есть, конечно, все почти они премиленькие, - перебил герой рассказа, - но ведь ни одна из них, верно, не говорит по-французски, особенно фигурантки…
- Фигурантки-то еще поумнее, братец, солисток. Я тебе откровенно скажу, что моя
Маша заткнет за пояс всех солисток, сколько их ни есть. Это не девочка, а золото; она почти и не румянится на сцене… У нее чудо какой цвет лица. В "Роберте", в третьем действии, когда они встают из гробов, она уж белится, белится, чтоб казаться бледнее, - нет, кровь у нее так и проступает сквозь белила.
- Все это хорошо; я сам иногда с удовольствием смотрю на танцовщиц, - продолжал герой рассказа, - соблазнительного в них много; зато уж ничего более. С фигуранткой невозможно думать о возвышенной любви; иное дело женщина в обществе, умная, милая вертушка…тут за ней волочишься, ей во французском кадриле или в мазурке немножко пожмешь руку, у нее глаза тотчас разгораются, она отвечает тем же. С женщинами, я вам скажу, надобно иметь только дерзость - это главное: с дерзостью наверное выиграешь. Ведь я испытал все это…
Офицер с золотыми эполетами встал со стула, прошелся по комнате и сказал:
- Актрисы, братец, по-моему, лучше всех ваших светских дам; в актрисах есть что-то такое… особенная какая-то прелесть… К тому же, по-моему, в общество часто выезжать опасно: и сам не заметишь, как очутишься женатым. Я, господа, езжу на балы к ужину: порядочно поужинаешь, поговоришь с приятелями - да и давай бог ноги. Один раз я, однако ж, у Дмитрия Васильевича Бобынина дал промах: только что встали из-за стола, я было за шляпу, а Катерина Ивановна и увидала - и пошла потеха! Я, говорит, не пущу вас, ни за что не пущу, - и начала отнимать у меня шляпу; - вы, говорит, должны танцевать гросфатер, надобно побеситься после ужина… Нечего делать - поневоле пустился в пляс; затона другой день Маша задала мне такую гонку, что до сих пор забыть не могу: она у меня преревнивая. -
Кто много в свет выезжает, - сказал офицер с серебряными эполетами, - тому беда быть влюбчивым. Я ужасно влюбчив. И Катерина Ивановна это заметила… В прошедший понедельник она мне сказала: "О, я про вас все знаю!" - и погрозила пальцем…
- Катерина Ивановна любезная женщина, - прошептал статский, рассматривая с большим вниманием свои бледные и тонкие пальцы.
- А что, за ней, я думаю, можно приволокнуться? - спросил офицер с серебряными эполетами.
Герой рассказа проглотил бисквит и подумал: "Ах, и в самом деле! Она очень недурна: такая кругленькая; муж у нее все в карты играет, волосы у него с проседью, одевается он не по моде. Не съездить ли мне сегодня к ним с визитом?.."
- У Катерины Ивановны, надо отдать ей справедливость, прекрасные плечи, - сказал офицер с золотыми эполетами, - но уж все не то, что у Маши… У Маши все жилки на шее видны, такая нежность!
- Господа, посмотрите, вон там у окна какой жалкий чиновник сидит, - сказал офицер с серебряными эполетами, - какой смешной народ эти чиновники!
Офицер начал свистеть и, насмешливо улыбаясь, несколько раз прошелся мимо чиновника, осматривая его с ног до головы…
Герой рассказа засмеялся.
- А ты чего смеешься? - сказал офицер с золотыми эполетами, - разве ты не чиновник?
- Какой же я, мон-шер, чиновник? я и в департамент никогда не езжу, я только числюсь…
- Четвертый в начале, - сказал статский, - мне пора… - Он закашлялся, допил свою сахарную воду и ушел.
- Терпеть не могу этого пискуна! - произнес офицер с золотыми эполетами, провожая глазами статского, - с ним как-то и разговоров не находишь. Все ему не нравится, все не по нем…
- Нет, мон-шер, - заметил герой рассказа, смотрясь в зеркало, - он немножко чудак, но, говорят, везде путешествовал; он здесь везде принят в лучших домах и одевается недурно…
Пройдемся-ка по Невскому…
- Пожалуй, братец.
- И я пойду с вами! - закричал офицер с серебряными эполетами.
Дойдя до Адмиралтейской площади, герой рассказа простился с офицерами, сел в сани и поехал к Бобыниным. Дорогой он все мечтал о Катерине Ивановне и окончательно решился волочиться за нею. "С нынешнего же дня приступлю, - думал он, - кто знает, может быть…
Ненавижу ухаживать за девицами… Нынче в большом свете все волочатся за дамами, на девиц никто и смотреть не хочет… Я прежде не так хорошо мазурку танцевал… ну, а теперь, после десятого урока, совсем не то… Много значит хорошо танцевать мазурку!"
Когда он вошел в переднюю к Бобыниным, было без пяти минут четыре часа - в самую пору: в большом свете всегда ездят с визитами в четыре часа.
- Дома Дмитрий Васильич?
- Сейчас приехали.
- А Катерина Ивановна?
- Дома-с.
Он сбросил с себя пальто, отряхнулся, натянул на руку желтую перчатку и, приняв вид рассеянный и беззаботный, вошел в залу.
В зале никого нет. Зала недурная; четыре кадрили сряду могут установиться; паркет прескользкий; зеркала до потолка; на стенах большие портреты хозяина и хозяйки в богатых золоченых рамах…
И ее портрет!.. Она изображена почти во весь рост, в саду, с открытой грудью, в лиловом платье, с фероньеркой на лбу и в малиновом берете с пером; возле нее двухлетняя дочь, на которую она смотрит с нежностию.