Кульминация повести раскрыта глубоко психологически: автор стягивает здесь все сюжетные линии и одновременно решает главный нравственный конфликт. Бендл вернулся из Будапешта окрыленным: чарующая атмосфера города, девушка, которой он увлекся, словно бы вооружили его радостным ощущением бытия, столь необходимым для борьбы с циничным Нейтеком. Не переживи Бендл в Будапеште душевного подъема, едва ли отважился бы он публично и резко заявить о несостоятельности Нейтека как специалиста, вступить с ним в борьбу и разоблачить его.

В этом небольшом произведении несколько вставных «историй», и для каждой найден свой повествовательный ключ. Колоритен образ престарелой тетушки Лауры, с которой встречается герой в Будапеште; сатирически, часто с сарказмом рассказывает автор «биографию» приспособленца и ханжи Нейтека; интересно, психологически тонко выписан эпизодический образ нового директора, очень важный, однако, для решения основного конфликта. Повесть «Возвращение из Будапешта» — произведение лирическое и общественно значимое. Заключительная фраза — «завтра будет прекрасный день» — словно создает возможность продолжения, оставляет сюжет открытым, сулит добрую перспективу.

Две другие повести, «Виола» и «Баллада о мрачном боксере», рассказывают о жестоких временах фашизма, о жизни простых чешских тружеников, оказавших сопротивление оккупационным властям. Эта тема в литературе последних лет обрела новое звучание в связи с оживлением в ряде стран неофашизма, с настоятельной необходимостью раскрыть молодежи истоки мужества и высоких нравственных принципов поколения, пережившего войну. Старейший чешский писатель Йозеф Рыбак сказал на Третьем съезде чешских писателей в 1982 году: «Полезно рассказать молодым людям о застенках гестапо на Панкраце, о концлагерях, о том, как без суда и следствия уничтожались целые семьи, женщины, старики и дети… Это большая тема нашей литературы. Она особенно важна для молодежи, которая не познала ужасов оккупации и должна убедиться, что все, само собой разумеющееся сегодня, достигнуто ценой потоков крови тысяч и тысяч жертв».

«Виола», в подзаголовке которой стоит: «История, почти забытая», напоминает о том, как простые люди, не щадя жизни своей и даже своих детей, вступали в борьбу с фашизмом. Таким был отец Виолы, трактирщик по прозвищу Зубодер. Раскрыв его подпольную деятельность, фашисты окружили дом и, не сумев сломить сопротивления его защитников, подожгли… Повествование ведется от лица влюбленного в Виолу юноши, очевидца трагедии. Его первое чувство не погасло со временем. Рассказывая о Виоле много лет спустя, воскрешая в памяти образ возлюбленной, далекий и поэтичный, Ян создает почти легенду. Балладность, романтичность повествования действительно вызывает ассоциации со старинным преданием, а загадочность героини не только соответствует избранной писателем форме, но объясняется и тем, что Виола, как выяснилось, была осторожной и мужественной подпольщицей. Лирическая тональность повествования то и дело сменяется суровым звучанием драматических сцен: арест подпольщика-коммуниста Хадимы, допрос в гестапо самого Яна, гибель Виолы. Таинственно-романтическое и трагическое сливаются здесь в единый балладный строй, усиливающий героическое звучание произведения.

В «Балладе о мрачном боксере» действие происходит вскоре после захвата власти гитлеровцами в расчлененной Чехословакии. Кое-кто из чехов еще стремится сохранить видимость прежней жизни: одни развлекаются; другие стараются приспособиться, считая, что оккупация — явление временное. Атмосферу бесполезной и бестолковой суеты, беспокойства читатель ощущает чрезвычайно остро, ибо события передаются через восприятие молодого человека, переведенного из провинции на работу в Прагу. Дядюшка Людвика, обыватель и делец, формулирует кредо таких, как он: живем сегодняшним днем, сегодня мы еще на свете, а завтра — хоть потоп. Но не все разделяют «философию» прожигателя жизни, спекулянта, который тоже по-своему приспосабливается к обстановке. Окружающие не одобряют ни его позиции, ни поведения барышни Коциановой, что водит дружбу с немецкими офицерами. Однако сами пассивны, предпочитают не вмешиваться. Среди этих растерянных, беспомощных людей выделяется боксер Эда, друг Людвика. Но и он не знает, что предпринять, как противодействовать захватчикам. Одно ему ясно — так жить нельзя. Пока что он действует в одиночку: поджидает пьяных немецких офицеров у трактира и бьет наверняка — мощным ударом в переносицу. Лишь бы доказать себе и другим, рассуждает Эда, что не пал духом, не утратил надежды. О неуловимом и бесстрашном боксере ходят легенды. И хотя судьба его, казалось бы, предрешена, автор не завершает его историю: Эда исчез, но он мог и не погибнуть, а уйти к партизанам. Убеждения его таковы, что читатель уверен: Эда на пути к активному сопротивлению. Незавершенность сюжета, перевод его в легендарный план соответствует балладной форме повествования.

Рассказывая о своих произведениях, Й. Кадлец упомянул, что «Боксера» он решился писать только через десять лет после возникновения замысла. «Я пишу, — сказал он, — не только когда найду ситуации и характеры, но и когда вживусь в ритмический строй, почувствую музыку произведения. Это придает мне уверенность, я ощущаю фундамент. Вот тогда я и могу писать».

Сейчас писателя волнуют идеи интернационализма, отношение к немецкому народу и к тем, кто пытается возродить фашизм. Столь масштабные политические и нравственно-этические темы он опять попытался воплотить в малом жанре. Такова новая повесть Кадлеца, «Карловарская пастораль» (1982), временные рамки которой — двадцать один день — срок пребывания героя в санатории. Описание его встреч с людьми, съехавшимися из разных стран, позволяет автору сквозь призму конкретных человеческих судеб увидеть современный мир.

Так психологическая проза Йозефа Кадлеца охватывает все более широкий круг жизненных явлений.

Р. Кузнецова

NÁVRAT Z BUDAPEŠTI

Praha, 1975

Перевод Т. Аксель и Ю. Шкариной

Редактор Т. Горбачева

© Josef Kadlec, 1975

© Перевод на русский язык «Иностранная литература», 1980

Утреннее заседание кончилось раньше, чем он предполагал, и в его распоряжении оказалась вся вторая половина дня и даже целый вечер — можно было побродить по улицам и насладиться дразнящей атмосферой незнакомого города.

Нельзя сказать, что Будапешта он не знал совсем, ему случалось уже бывать здесь, но всегда недолго — день-два, и самое большее, что он успевал, — это пройти по улице Ваци, заскочить в магазины, на ходу полюбоваться набережной Дуная или островом Маргит, посидеть немного в каком-нибудь старомодном кафе или в знаменитой кондитерской на площади Вёрёшмарти.

Хотя о Будапеште он знал немного, город давно очаровал его, казался близким, приветливым, иногда — чересчур нарядным, слишком уж тщательно следящим за своей внешностью.

Он любил эти широкие зеленые бульвары, уютные кафе со столиками, расставленными на тротуарах, архитектуру конца века, яркие фасады домов и нетерпеливое движение — бесконечный людской поток, целый день перетекающий с места на место, с одного берега Дуная на другой.

После утреннего заседания его хотели отвезти на машине в гостиницу, но он решительно отказался, заявив, что с удовольствием пройдется пешком, ведь тут недалеко, дорогу он помнит, да и день великолепный.

И теперь он брел по многолюдным улицам, то и дело замедляя шаг, оглядываясь или бездумно рассматривая витрины, хотя и не собирался ничего покупать. Или вдруг замирал на краю тротуара у перекрестка, его завораживало стремительное уличное движение — нескончаемая лавина машин, трамваи, поток прохожих, — то, как все это мелькало у него перед глазами, будто цветной широкоэкранный фильм.