— Нет, не Нейтек. Не бойся, — сказал он успокоительно. — В конце концов решили, что придет новый человек из главного управления. Его фамилия Кокш или Кокеш… ты его, наверное, знаешь.

— Что-то не припомню.

— Одновременно, было принято решение, — продолжал директор, колеблясь, — что ты пойдешь на его место. Понимаешь? На место старшего референта в главное управление… Смена караула, ясно? Завтра зайди к генеральному.

— Я? Почему именно я?

— Да, ты. Будешь работать в главном управлении. Собственно говоря, это повышение. — На лице директора снова появилась едва заметная улыбка.

— А Нейтек?

— Нейтек должен пойти на твое место.

— Черт побери!..

Бендл хотел было рассказать о Нейтеке, о его вероломстве, беспринципности и ничтожности, но осекся. Зачем надоедать своими жалобами и догадками добряку директору, который собрался на заслуженный отдых. Да и сам он чувствовал себя страшно уставшим, снова накатила странная слабость. Он стал прощаться, поблагодарил за беседу и зачем-то добавил:

— Вы меня не очень обрадовали.

— Знаю, — сказал директор. — Такие дела не могут радовать. Ничего, не вешай голову. Что ни делается, все к лучшему.

Уходил он с ощущением, что разговор велся в спешке и не было возможности прийти к определенному решению.

Да, разговор получился не таким, какого он хотел.

Понял он и то, что это, наверное, последний его визит к директору, а он успел сказать далеко не все, что хотел сказать.

Бендлу было его очень жаль.

Расставаться всегда тяжело, а ведь они проработали вместе немало лет, пережили вместе много хорошего и плохого, сделали кое-что полезное…

Их отношения выходили за рамки чисто служебных отношений, он довольно часто советовался со своим старшим, более опытным другом, и тот понимал его, поддерживал или, наоборот, подтрунивал, если требования его были непомерны.

Бендлу навсегда запомнится седая голова директора, опущенные глаза, прячущиеся от чужого взгляда. И этот разложенный на столе листок бумаги с огрызками яблок и свернувшейся в колечки кожурой.

В голове у Бендла шумело, откуда-то доносился деланно спокойный голос директора: а что тебе, тебя это не так уж и касается. Ты, собственно, получил повышение…

— Вам плохо? — спросила Оленька, когда он вышел в секретариат. — У вас такой вид…

— Ничего, пройдет, — улыбнулся он. — Устал после долгой дороги.

Он вышел в коридор, где опять было шумно — сотрудники возвращались из столовой на первом этаже.

Бендл шел навстречу потоку, здоровался, но видел все как в тумане.

Да, надо пойти к Нейтеку! Ведь Нейтек сам предлагал зайти, если не все будет ясно.

Нейтека в столовой не было, не пошел он и выпить пива в ресторан напротив, куда обычно ходил. Он сидел, склонившись над ворохом бумаг, и, когда Бендл без стука вошел, поднял на него изумленное лицо.

— Ну что?

— Я пришел тебя поблагодарить, — сказал Бендл непривычно твердым голосом. — За твою заботу о моей персоне, за твои хлопоты.

Обрюзгшее лицо Нейтека задрожало, покраснело, что-то в нем дрогнуло.

— Я знал, что все обернется против меня, — сказал он. — И почему это люди во всем винят одного меня?..

Очевидно, эту истину он усвоил давно, а теперь только мрачно и чуть ли не с обидой повторял ее. — Должно быть, потому, что я со всеми откровенен…

Ты-то уж наверняка, подумал Бендл, пристально глядя на него.

— Тебе везет больше, чем ты того стоишь. Другой на моем месте набил бы тебе морду!

— Ты… ты должен был бы меня понять.

Но Бендл, повернувшись к нему спиной, поспешил уйти из этого темного, заваленного бумагами кабинета, где всегда царил на редкость неприятный, затхлый дух.

Выйдя в коридор, затихший после обеденного перерыва, он сильно хлопнул дверью.

В кабинете директора на сверкающей поверхности стола для заседаний стояли вазы с цветами, подносы с бутербродами и рюмки, такие неожиданные в строгой официальной обстановке, где для торжеств подобного рода, как правило, не хватает времени.

На этот раз во главе стола сидел сам генеральный директор, по одну его руку бывший директор объединения, по другую — будущий, а уж потом — заместители директора, заведующие отделами… Одним словом, весь цвет руководства.

Бендл сидел на своем обычном месте, спиной к окну, и палящие лучи солнца не мешали ему спокойно наблюдать за всем происходящим, как оно было задумано по программе.

Но, будто нарочно, против него уселся Нейтек, удобно развалился и тупо, с застывшей улыбкой — о чем бы ни заходила речь — услужливо кивал.

Это действовало Бендлу на нервы. Он старался смотреть на генерального — как тот жмурится и смешно морщит нос, произнося речь в честь бывшего директора. Спрятаться оратору было некуда, солнце било ему прямо-в лицо.

Он говорил о заслугах бывшего директора, о его достойной подражания трудоспособности, о его неиссякаемой энергии, об огромном опыте, накопленном за годы работы в объединении, о его по-мужски прямом характере, о доброжелательном отношении к людям…

Говорил и все время щурился, в щелочках глаз блестели слезы — может, от солнца, а может, и от волнения. Он часто повторялся и почти каждую фразу заканчивал заверением:

— …поэтому он всегда будет для нас примером.

Нейтек, сидевший напротив, усердно кивал.

Генеральный директор продолжал говорить о выдающихся способностях бывшего руководителя объединения, о его умении почувствовать, где нужно закрутить гайки, где нужно сразу обрубить концы, о его искусстве расставить людей и обеспечить своевременное выполнение сложнейших задач и планов.

— …поэтому он всегда будет для нас примером.

Нейтек сидел уже вполоборота к генеральному и ревностно кивал, глядя ему в рот.

А тот не скупился на похвалы, распространялся о доброте, терпимости, искреннем и дружелюбном отношении бывшего директора к людям, о его житейской мудрости. Говорил, не жалея слов.

Бендл слушал и не слышал, он думал о своем доме, о том, как его встретила жена — обняла его и припала к груди.

— Ты даже не представляешь, как я рада, что ты вернулся…

Она не отходила от него, держала за руку, нежно гладила по волосам, преданно смотрела на него своими большими глазами и нетерпеливо спрашивала:

— Как Будапешт? Как Дунай? Как прошли переговоры?

Но он отвечал односложно, чувствуя страшную усталость после такого трудного дня. Слишком много было впечатлений, нужно в них разобраться и все продумать.

— А как на работе? Что там нового? — спрашивала она, не спуская с него глаз. — Что надо было Нейтеку? Зачем он тебя искал? Зачем звонил? — И вдруг замолчала.

Любящая жена, она почувствовала, что ему не до разговоров, лучше потом, когда он немного придет в себя.

— У нас готовятся большие перемены… — выдавил он.

— А тебя они коснутся? — не удержалась она.

— Очевидно. Посмотрим…

Она пыталась его отвлечь, рассказывала, перескакивая с одного на другое, что делала в его отсутствие, как ей его не хватало. Днем, на работе, еще как-то можно было выдержать, а по вечерам становилось невыносимо.

Даже ужин, который она приготовила к его приезду, показался ему не очень вкусным: проглотил несколько кусочков и отодвинул тарелку.

— Ты не болен? — спросила она обеспокоенно.

— Да нет… Просто после такого пути как-то не по себе, всего ломает… Да и ночью я плохо спал…

— Может, у тебя неприятности в объединений?

— И это тоже. Меня в какой-то степени все это тоже коснулось. Я не ожидал, что все произойдет так скоро…

— А для тебя это будет лучше или хуже?

— Я не знаю, — признался он наконец в том, что его сильнее всего угнетало.

Больше к этому не возвращались.

Он подсел к телевизору и рассеянно смотрел какую-то пьесу, не зная даже, о чем она, почему ее герои с ума сходят от ревности. Следил за движениями актеров, не воспринимая смысла.