С тех пор прошло почти полгода, но только теперь Бендл понял, что именно тогда стала явной их вражда. Она росла постепенно, незаметно, и уже ничто не могло ее сгладить. Подумалось: раз Нейтек идет на повышение, теперь, возможно, будет наконец ликвидирован его совершенно ненужный отдел…

— Именно за эти качества руководящего работника, — говорил тем временем генеральный директор, — я могу с чистой совестью рекомендовать вам нового директора товарища Кокеша. Я желаю всем вам больших успехов в совместной работе, добрых, хороших отношений и взаимопонимания.

Раздались тосты, звон бокалов, а глаза всех присутствующих устремились на нового директора.

Он был довольно симпатичный, немного нескладный, а может, просто смущен, буйная Шевелюра и глаза слегка навыкате, прикрытые густыми черными бровями. Когда он встал, то неожиданно оказался сухопарым верзилой и возвышался, как мачта, над низким столом, слегка покачиваясь во время выступления и то и дело приглаживая седоватые волосы большими руками.

Он сказал несколько самых обычных в таких случаях слов: прежде всего он должен познакомиться с новым для него делом, с людьми и поэтому просит коллег на некоторое время набраться терпения, а он в свою, очередь позаботится о том, чтобы их совместная работа на благо социалистической отчизны шла успешно, и постарается стать достойным продолжателем своего предшественника.

Снова раздались аплодисменты, громче всех, конечно, хлопал Нейтек.

Бендл старался не смотреть в его сторону, к чему волноваться из-за какого-то Нейтека.

К горлу подступила дурнота, он обливался потом. Люди, сидевшие вокруг стола, вдруг побелели, словно на негативе, и сразу же потемнели, он увидел черные контуры их голов. Все закачалось у него перед глазами, на негативах проявились черно-белые пятна, наклонились и понеслись, все быстрее и быстрее по кругу, будто кто-то ловко крутил рулетку.

Казалось, движение захватывает его, уносит с собой. Он судорожно схватился за стол.

— Что с вами, Бендл? — услышал он голос соседа.

— Извините, — выдавил он с трудом.

Пот тек у него по лицу, все труднее и труднее было дышать. Сердце сильно билось, и казалось, вот-вот остановится. Против своей воли он начал медленно и как-то странно клониться вперед, едва не ударился лицом о стол и вдруг почувствовал, что уже не владеет собой, сползает на пол.

Кто-то вскрикнул, подбежал к нему, белые лица, как будто призраки, склонились над ним, о чем-то спрашивали, но он не слышал. Он погружался в удивительную пустоту и тишь. В последний проблеск сознания он успел увидеть, что нещадно палившее солнце уже скрылось, кабинет директора погрузился в полумрак, наступила ночь.

Бендл очнулся в секретариате, на диване для посетителей, ожидающих приема у директора. Он лежал вытянувшись, кто-то расстегнул ему воротничок, положил на сердце холодный компресс, снял с него ботинки. Он чувствовал себя совершенно беспомощным.

Издали, как во сне, доносились отзвуки приглушенных голосов, они то приближались, то удалялись, а рядом, в кабинете директора, наверно, чествование еще продолжалось, нет, скорее уже заканчивалось: были слышны шаги, хлопанье дверей, обрывки непонятных фраз.

Около него, как тень, двигалась Оленька, прикладывала ему на лоб холод, успокаивающе приговаривала:

— Отдохните… Вам станет лучше… Сейчас придет доктор.

— Мне уже хорошо, — сказал он с трудом. — Вы не могли бы открыть окно? Очень душно.

— Оно же открыто… — услышал он ее удивленный голос.

И снова он шел по раскаленному солнцем Будапешту, шел без цели, не торопясь, чтобы полюбоваться городом, посмотреть на те места, которых еще не видел. О Будапеште он знал совсем мало, все кругом казалось ему удивительно красивым — и дома, и улицы, и машины, и люди. Яркий солнечный свет и резкость красок делали все это похожим на рекламную открытку.

Он шел, невольно держа руку на груди, в том месте, где сердце, и оно то замирало, то колотилось сильнее и сильнее, временами казалось, что от такого напряжения оно разорвется. Но ему было хорошо, удивительно хорошо, легко и весело, хотелось даже петь, и он чуть было не запел в ритм своему шагу:

Его видения прервал доктор, высокий, солидный, в белом незастегнутом халате; круглое лицо с детскими невинными глазами заботливо склонялось над Бендлом, он чувствовал дыхание, запах табака. Мягкие руки бережно прикасались к нему, и он следил за каждым их движением, особенно за подготовкой небольшого черного аппарата, напоминающего кинокамеру. Когда три металлические ножки прикоснулись к его груди, он почувствовал холод. Врач сосредоточенно, морща свой гладкий лоб, смотрел в камеру, может быть, в видоискатель или в кадровое окно. Это, вероятно, был кардиограф, с помощью которого следят за деятельностью сердца. Все это продолжалось долго, по крайней мере так ему показалось.

— Ничего страшного, — приветливо улыбнулся доктор, осторожно снимая камеру с его груди. — Как вы себя чувствуете?

— Терпимо… Только вот сознание потерял почему-то…

— Вы, наверное, переутомились, — сказал врач. — Но скоро вам станет лучше.

— А что же это было?

— Это называют неврозом сердца. Вам надо изменить образ жизни.

Доктор, ничего не знающий о нем, советует ему изменить образ жизни! — поразился Бендл.

— Немного полежите, успокойтесь и попробуйте подняться. Несколько дней побудете дома, а потом зайдете в поликлинику.

Врач ушел. Бендл закрыл глаза, и опять все начало куда-то проваливаться.

Когда он пришел в себя, все помещение, где он лежал, снова было залито солнцем. Он был один, Оленька куда-то исчезла, вокруг царила удивительная тишина.

Дверь приоткрылась, и из кабинета выглянул новый директор. Несколько минут он смотрел на Бендла, стоя в дверях, затем спросил:

— Ну как? Получше?

— Лучше, — приободрился Бендл. — Я должен просить у вас извинения за то, что испортил вам торжественное вступление в должность…

Директор засмеялся:

— Мы очень опасались за вас. Больше всех беспокоился Нейтек.

— Это похоже на него.

— Вы его не любите?

— Нет, не люблю.

Бендл медленно поднялся, спустил ноги на пол и стал нашаривать ботинки, чтобы обуться.

— Вы должны полежать, — убеждал его директор. — Потом мы отвезем вас домой.

Он принес себе стул и сел рядом.

— Вы поволновались, правда? У вас довольно слабые нервы… а дела надо решать спокойно.

— Я знаю, но не всегда бываешь в форме.

— Когда вам станет лучше, приходите ко мне, все спокойно обсудим…

Дверь в кабинет директора была приоткрыта, и там без конца звонил телефон.

— Поправляйтесь скорее. Нам надо вместе закончить с Будапештом.

— Непременно, — оживился Бендл. — Я бы с удовольствием.

— Вы поедете туда на подписание соглашения.

— Я? На это я и не рассчитывал.

— От главного управления, — добавил, улыбаясь, директор.

Бендл лежал дома, в своей комнате, и снова воскрешал в памяти, как все это произошло. Уже третий день он был освобожден от работы, хотя и чувствовал себя неплохо. Выполнял все предписания врача: большую часть дня лежал, старался не волноваться и не принимать ничего близко к сердцу.

Жена очень опасалась за него, и ему приходилось успокаивать ее, убеждать, что у него ничего серьезного, небольшое отклонение от нормы, все скоро пройдет.

— Ты знаешь, сколько сейчас инфарктов? — говорила она. — И у людей еще сравнительно нестарых…

— Знаю, — улыбался он. — К счастью, это с инфарктом не имеет ничего общего.

— Говорят, бывают какие-то скрытые инфаркты, о них вначале и не догадываешься… — настаивала она. Ее страхи едва не передались и ему, а своей чрезмерной заботливостью она вносила тревогу в эти довольно спокойные дни.