– Что ж? – сказал Кирилл. – Все, что ль, трусы? Коммунисты!

Из толпы выделились коммунисты и, сумрачно глядя себе под ноги, подошли к плотам, но тут же за ними двинулся Митька. Он круто выругался и перепрыгнул через водяной прогал.

– Гайда! Гайда! – крикнул он, шагая уже впереди Кирилла.

Первый плот был спущен удачно. Вернее, его нечего было спускать, он сам, выпираемый другими плотами, рвался на просторы реки, и люди только помогли ему. Плот понесся по течению, булькая, шурша. Но потом оказалось все не так, как предполагалось. Плоты не пошли на освобожденное место. Они, наоборот, полезли друг на друга, громоздясь в неуклюжие, перепутанные ярусы. Иногда в том или другом месте бревна, сдавленные со всех сторон, точно от пушечного выстрела, взлетали вверх и со звоном падали на другие бревна, придавливая их.

Было уже совсем темно. За это время удалось оторвать еще два плота и спустить по течению. Но угроза вовсе не уменьшилась. Разбитые плоты рвались на волю, – бревна подныривали под канатные загороди и неслись вниз, ударяясь в спущенные плоты, разбивая их.

Вот в такой час из тьмы перед Кириллом Ждаркиным и вынырнуло лицо Захара Катаева.

– Кирилл Сенафонтыч, – зашептал Захар. – Я хлебца на стройку привез. Эшелон. Ну, зашел к тебе… А у тебя дома… это… отгрохала, может быть.

– Что? – спросил Кирилл, не понимая и того, как Захар очутился тут.

– Вроде нарочного я, – прошептал снова Захар. – Стеша… Может, сына – или дочь… и тебе треба дома быть.

«Как же это она без меня? – мелькнуло у Кирилла, и – вторая мысль: – Может, Захар шутит? – и третья: – Надо сейчас же все бросить и мчаться туда – к Стешке!» – но тут же перед ним всплыли плотина, баржи с нефтью и керосином, перекидной мост…

– Ты езжай, а я тут управлюсь, – проговорил Захар. Кирилл шагнул к берегу и остановился.

– Может, уже родила? – спросил он.

– Может, – ответил Захар, и по голосу его Кирилл понял, что дома не все благополучно.

– А ты скажи мне прямо, – он рванул за плечи Захара. – Не виляй и не хитри.

– Что ж прямо? Раз родить – то уж нельзя годить.

В темноте, в стороне от Кирилла и Захара, раздался сначала грохот бревен, затем отчаянный крик.

– Ну, вот тут и поедешь! Как же поедешь? – проговорил Кирилл и кинулся на крик.

Все это происходило, как в бреду.

Кирилл выскочил на берег, – вернее, его вытолкнул Захар Катаев, – прыгнул в машину, сел сам за руль, и машина понеслась, разрывая тьму ночи крыльями прожекторов.

– Ах, Стешка! Стешка, Стешка! Родная моя, – в такт бегу машины шептал Кирилл. – Нет, ты на меня не обидишься, не рассердишься… ты поймешь, я ведь не мог… никак не мог. – И он наддавал, наваливаясь на баранку руля.

И машина неслась. А когда они выскочили с проселочной дороги на шоссе и до строительной площадки осталось всего только километров сорок, Кирилл прибавил газу, и машина взвихрилась, шипя и отхаркиваясь, понеслась с головокружительной быстротой. Вот на свет выскочил заяц и поскакал впереди.

– Уйди! Паршивец!

Но машина уже смяла серого и рванулась вперед.

«Ну, черт с ним. Пропал зайчик».

А когда Кирилл вбежал в квартиру, то удивился тишине. И, снимая с себя плащ, он заметил, как у него задрожали пальцы на руках – мелко-мелко, точно перезябли.

«А-а-а, дрожите, – как обычно хотел он отшутиться и внутренне весь оледенел, окончательно перепугавшись мертвой тишины. – Может, уйти? Ведь я не выдержу… грохнусь. Сбежать, может? И почему в столовой столько белья? – не сходя с места, видя в открытую дверь разбросанное белье в столовой, подумал Кирилл. – Может, все же… уйти?» – Но он помимо своей воли шагнул и скрипом сапог нарушил тишину.

– Кто там? А-а-а, Кирилл. – Ему навстречу вышла Маша Сивашева в белом халате.

Кирилл не сразу узнал ее, ибо он в это время думал совсем не о ней, а о той, о другой, которую по-настоящему любил – крепко и весь. Он не узнал Маши Сивашевой еще и потому, что лицо у нее было не как всегда – веселое, улыбающееся, а пасмурное, усталое и потное.

– Долго, – устало сказала она. – Мучается. Не понимаешь? Шесть часов. Я все руки отмотала. – Она подняла кверху руки и стала складывать пальцы в кулак. – Мучается… Ах, я не знаю… не знаю, Кирилл, – ответила она на его вопросительный взгляд. – Не знаю. Ой, нет, нет, тебе туда нельзя. – Она загородила ему дорогу.

Но он грубо отстранил ее, распахнул дверь и вошел.

На диване лежала Стеша. Он увидел только ее вздутый живот. Весь исполосованный почерневшими жилками, живот казался горой. Стеша открыла глаза, и Кирилл уже больше не отрывался от этих глаз – огромных, испуганных.

– Кирюша… родной мой, – проговорила она еле слышно и обняла его за шею, притягивая к себе его пыльную голову.

И в это время снова начались потуги. Стеша даже не вскрикнула, она заскрипела зубами, все крепче и крепче сжимая шею Кирилла.

– Кричи! Кричи! – твердил он, приподнимая ее на своей шее. – Кричи…

И Стеша закричала. Она кричала раздирающе, как будто у нее, у живой, выдергивали ноги. Такой крик иногда слышал Кирилл на фронте, в бою, когда человеку попадал осколок гранаты в живот… Стеша кричала без перерыва, без удержу, тело у нее напрягалось в последней мучительной схватке и как-то все одеревенело, а руки с такой силой сдавили шею Кирилла, что он начал задыхаться.

Сколько прошло времени, он не помнит. Только вдруг Стеша смолкла, и он охнул, но тут же раздался другой крик – властный, требовательный и уже гневный. Руки Стеши разжались, тело отошло, и она вся повяла.

– Сын. Вот, – сказала Маша.

Кирилл мельком, удивленный, посмотрел на Машу: в голосе Маши, – может, так только показалось, – послышалась досада.

– Сын. Вот, – еще раз проговорила она.

– Какие глаза? – в забытьи спросила Стеша.

– Серые, – ответила Маша, пеленая маленького, буйного и крикливого человека.

– Значит, в Кирьку, – так же тихо проговорила Стеша и глазами показала Кириллу на его руку.

Кирилл протянул ей руку, вовсе еще не понимая, чего она хочет, а когда она так же, как и всегда, но более горячими губами поцеловала ее, он дрогнул и про себя сказал: «Что б ни случилось со мной, я всегда буду любить тебя, Стеша», – Кирилл вышел из кабинета в столовую, прислонился лбом к холодному стеклу окна. – Вот я и отец. Да, отец, – прошептал он.

– Посмотри, Кирилл, кто измучил Стешку, – уже веселая, произнесла Маша, подавая запеленутого сына.

Кирилл положил сына на ладонь, поднял высоко над головой, и у него невольно вырвалось:

– Живи! Живи, новый человек!

В то время, когда Кирилл держал на ладони маленького человека, раздался резкий телефонный звонок. Он особенно резко и тревожно прозвучал еще раз в наступившей тишине. Затем послышался столь же резкий и даже грубый голос Богданова:

– Торф. Горит.

Кирилл сообщил, что у него в доме совершилось необычайное, но Богданов или не расслышал его, или настолько был встревожен, что ничего не понял из объяснения Кирилла, и еще грубее бросил:

– Горит четвертый участок. Там люди, а ты болтаешься дома, – и повесил трубку.

Кирилл, обиженный на Богданова за то, что тот совсем не обратил внимания на его радость, подошел к Стеше и решительно сказал:

– Я не поеду. Ну, как я тебя оставлю одну…

Он ожидал, что Стеша обрадуется, но она нахмурилась, на бледном лице вспыхнул румянец, а губы начали вздрагивать, как вздрагивают они у нее всегда, когда она чем-нибудь недовольна.

– Ты сердишься? Но ведь Богданов вовсе не знает, что у нас тут.

– Как же ты не пойдешь? – Она обняла его за шею и мягка, но с укором, как малышу, не желающему идти в школу, сказала: – Кирюша!

И он понял: надо ехать, отказ от поездки прозвучал для Стеши так же, как если бы Кирилл отказался взять на руки маленького сына. И, благодарный ей за то, что она так поступила, он подумал: «Я, конечно, остался бы, если б она этого захотела, но все время бы думал о том, что ж творится там, на торфоразработках, и это как-то омрачало бы мою радость». Он об этом ей не сказал, а, наклонившись еще ниже, прошептал: