– Нет, Эллен, папа приказал мне идти из школы прямо домой.

– Трусиха!

– Эллен, ты ведь знаешь, как воруют детей.

– Я же тебя просила не называть меня Эллен.

– Ну хорошо, Элайн.

На Эллен было новое черное шотландское платьице. Алиса носила очки; ноги у нее были тонкие, как шпильки.

– Трусиха!

– Вот видишь, какие страшные люди сидят на скамейке. Идем, Элайн, красотка, идем домой!

– А я не боюсь. Я умею летать, как Питер Пен в сказке.

– Что же ты не летаешь?

– Сейчас не хочется.

Алиса начала хныкать:

– Эллен, какая ты скверная! Ну идем же домой, Элайн.

– Нет, я пойду гулять в парк.

Эллен спустилась с лестницы. Алиса несколько секунд стояла на верхней площадке, балансируя то на одной, то на другой ноге.

– Трусиха, трусиха, трусиха! – закричала Эллен.

Алиса убежала плача:

– Я скажу твоей маме.

Эллен шла по асфальтовой дорожке между кустами, высоко вскидывая ноги.

В новом шотландском платьице, купленном мамой в магазине Херна, Эллен шла по асфальтовой дорожке, высоко вскидывая ноги. Серебряная брошка сверкала на плече нового черного шотландского платьица, купленного мамой в магазине Херна. Элайн из Ламмермура шла к венцу.[58] Невеста. Там-там-там, там-там-там – гудят волынки по полям! У человека на скамье пятно под глазом. Подстерегающее, черное пятно. Черное, подстерегающее пятно. Черный шотландец, похититель детей. Среди шелестящих кустов похитители детей – на черной страже. Эллен уже не вскидывает ноги. Эллен ужасно боится черного шотландца, похитителя детей, огромного, скверно пахнущего шотландца с черным пятном под глазом. Она боится бежать. Ее отяжелевшие ноги шаркают по асфальту – она пытается бежать по дорожке. Она боится повернуть голову. Черный шотландец, похититель детей, в двух шагах за ней. «Когда я добегу до фонаря, я догоню няньку с ребенком, когда я догоню няньку с ребенком, я добегу до большого дерева, когда я добегу до большого дерева… Ох, как я устала… Я пробегу по Центральному западному парку и прямо по улице домой». Она боялась свернуть. Она бежала, и у нее кололо в боку. Она бежала до тех пор, пока во рту у нее не стало горько.

– Куда ты бежишь, Элли? – спросила Глория Дрэйтон; она прыгала через скакалку на опушке парка.

– Так мне хочется! – задыхаясь, сказала Эллен.

Винная вечерняя заря окрашивала тюлевые занавески и просачивалась в голубой мрак комнаты. Они стояли у стола. Звездные нарциссы в горшке, еще завернутом в папиросную бумагу, блестели фосфорическим блеском и издавали влажный запах земли, смешанный с острым, бесстыдным ароматом.

– Вы очень любезны, мистер Болдуин. Я завтра снесу цветы Гэсу в больницу.

– Ради Бога, не называйте меня так.

– Но мне не нравится имя Джордж.

– А мне нравится ваше имя, Нелли.

Он стоял, глядя на нее. Тяжелый аромат струился с ее рук. Его руки болтались, как пустые перчатки. Ее глаза почернели, зрачки расширились, припухшие губы тянулись к нему из-за цветов. Она подняла руки, чтобы закрыть лицо. Он обнял ее худенькие плечи.

– Право, Джордж, мы должны быть осторожны. Вы не должны приходить сюда так часто. Я не хочу, чтобы все старые сплетницы в доме начали болтать.

– Не беспокойтесь… Не надо ни о чем беспокоиться.

– Всю прошлую неделю я вела себя как сумасшедшая. С этим надо покончить.

– А я разве вел себя как нормальный человек? Клянусь Богом, Нелли, я никогда ничего подобного не делал раньше. Я не из той породы.

Она улыбнулась, обнажив ровные зубы.

– От мужчин всего можно ожидать.

– Если бы это не было особенным, исключительным чувством, то я бы не бегал так за вами. Я никогда не любил никого, кроме вас, Нелли.

– Ну уж и никого!

– Правда, я никогда этим не интересовался. Я слишком усердно занимался в университете. У меня не было времени для ухаживанья.

– Теперь стараетесь наверстать потерянное?

– О Нелли, не говорите так!

– Честное слово, Джордж, я решила положить этому конец. Что мы будем делать, когда Гэс выйдет из больницы? Я совершенно забросила ребенка.

– Не все ли равно, что случится, Нелли?

Он повернул ее лицо к себе. Они прильнули друг к другу, шатаясь, губы их слились в диком поцелуе.

– Посмотрите – мы чуть не опрокинули лампу.

– Вы прекрасны, Нелли.

Ее голова упала к нему на грудь. Он чувствовал острый запах ее спутанных волос. Было темно. Зеленые змейки света от уличных фонарей извивались вокруг них. Ее глаза смотрели в его глаза – страшные, торжественные, черные.

– Нелли, пойдем в ту комнату, – прошептал он тонким, дрожащим голосом.

– Там бэби.

Они смотрели друг на друга. Руки их были холодны.

– Идите сюда, помогите мне. Я перенесу колыбель сюда… Осторожно, не разбудите ее, иначе она завопит во всю глотку. – Ее голос звучал хрипло.

Ребенок спал. Его маленькое красное личико было спокойно. Крошечные, розовые сжатые кулачки лежали на одеяльце.

– Она выглядит счастливой, – сказал он с насильственным хихиканьем.

– Потише вы! Вот что, снимите ботинки… Джордж, я никогда бы этого не сделала, но это сильнее меня.

Он нашел ее впотьмах.

– Дорогая… – Он неуклюже навалился на нее, прерывисто и тяжело задышал.

– Врешь, Хромой!..

– Честное слово, не вру, клянусь могилой матери! Тридцать семь градусов широты, двенадцать долготы… Вы бы посмотрели! Мы добрались до острова в шлюпке, когда «Эллиот П. Симкинс» пошел ко дну. Нас было четверо мужчин и семь женщин и детей. Да ведь я сам все рассказал репортерам. Потом это было во всех воскресных газетах.

– А скажи-ка, Хромой, каким же образом тебя оттуда вытащили?

– На носилках – лопни мои глаза, если я вру! Сукин сын буду, если я не тонул самым настоящим образом, точь-в-точь как старая лоханка «Симкинс».

Головы на толстых шеях откидываются назад, громыхает смех, стаканы стучат о круглый стол, ладони хлопают по ляжкам, локти въезжают в ребра.

– А сколько человек команды было на судне?

– Семеро, считая мистера Доркинса, второго офицера.

– Четыре и семь – это одиннадцать… Черт побери, по четыре и три одиннадцатых бабы на парня!.. Славный островок!

– Когда отходит следующий паром?

– Брось! Выпей лучше еще стаканчик. Эй, Чарли, налей!

Эмиль дернул Конго за рукав.

– Выйдем на минутку. J'ai que'quechose à te dire.[59]

Глаза у Конго были влажны, он слегка спотыкался, следуя за Эмилем.

– Oh, le p'tit mysterieux![60]

– Слушай, я иду в гости к одной даме.

– А, вот в чем дело. Я всегда говорил, что ты ловкий парень, Эмиль.

– Вот я тебе записал мой адрес на случай, если ты забудешь его: «Девятьсот сорок пять, Двадцать вторая улица». Можешь ночевать там, но только не приводи с собой женщин и вообще… Я в хороших отношениях с хозяйкой и не хочу портить их. Tu comprends?[61]

– А я хотел, чтобы ты пошел со мной на вечеринку. Faut fire un peu la noce, nom de Dieu![62]

– Мне утром надо работать.

– Брось! У меня в кармане жалованье за восемь месяцев.

– Нет, приходи завтра в шесть утра. Буду ждать.

– Tu m'emmerdes, tu sais, avec tes manières![63]

Конго сплюнул в плевательницу, стоявшую в углу под стойкой и нахмурившись отошел в глубь комнаты.

– Эй, Конго, садись! Барней нам сейчас споет.

Эмиль вскочил в трамвай и поехал в город. На Восемнадцатой улице он слез и зашагал по направлению к Восьмой авеню. Вторая дверь от угла – маленькая лавочка. Над одним из окон висела надпись «Кондитерская», над другим – «Гастрономия». Посредине, на стеклянной двери, была надпись эмалированными буквами: «Эмиль Риго, первоклассные деликатесы». Эмиль вошел. Задребезжал дверной колокольчик. Полная смуглая женщина с черными усиками на верхней губе дремала за кассой. Эмиль снял шляпу.