— Я зашел поговорить насчет твоей яранги, — сказал Вамче, откладывая книгу.

— Насчет яранги?

— Да.

— Насчет какой яранги?

Кэнири думал, что председатель просто ошибся, оговорился: хотел сказать «насчет дома», а по привычке сказал «насчет яранги». Но тот спокойно ответил:

— Одна она у тебя. Или, может быть, не одна?

— Одна.

— Вот про неё и разговор. Будешь ты её разбирать?

— А кому она там помешала?

Только теперь Кэнири вспомнил о своей яранге. Он не только не заходил в неё ни разу, но даже и не вспоминал с того дня, как переселился в дом.

— Да я вовсе не к тому, — сказал Вамче. — Никому она не мешает. Просто остальные хозяева — все, которые в дома переселились, — разобрали свои яранги. Вот я и спрашиваю — какие у тебя планы?

У Кэнири никаких планов не было. Ни относительно яранги, ни относительно чего-либо другого. Он задумался. Не о том, что делать со старой ярангой, а о том, как лучше ответить председателю. Но для того чтобы придумать хороший ответ, нужно было прежде всего понять, чего, собственно, хочет председатель, что у него на уме. Догадаться об этом Кэнири не смог, а потому спросил:

— Думаешь, мне делать нечего? Некогда мне со всяким старьем разбираться. Там, наверно, половина шкур никуда не годится — насквозь прогнили.

На этот раз Вамче едва удержался — очень уж хотелось ему отругать как следует разгильдяя и за гнилые шкуры и за нахальство. Уж кто-кто, а Кэнири лучше бы не ссылался на свою занятость! Выходит, что бригадир Кымын, и Гэмалькот, и Кэлевги, давно уже разобравшие свои яранги, бездельники по сравнению с Кэнири? Вот бесстыдная личность!.. Но Вамче вовремя вспомнил, что пришел с твердым решением не ругаться.

— Ты меня неправильно понял, Кэнири. Я не уговариваю тебя разбирать ярангу, совсем нет. Наоборот, если ты не собираешься использовать её, так она для колхозных нужд пригодится. Насчет этого я и пришел к тебе.

— Для каких же это нужд?

— Задумали мы собачник организовать. Сам знаешь, на плохих собаках далеко не уедешь. Собакам забота нужна, не во всякую погоду будешь их оставлять на дворе. Если сильный мороз или пурга большая, хороший хозяин пустит своих собак в сенки. Так? А где колхозные упряжки держать? Пусть мерзнут? Особенно с молодняком плохо, со щенками. Весенний-то приплод уже сильный, перезимует, а осенний не успеет до морозов силу набрать. Обязательно нужен собачник! Правильно?

— Правильно, — сказал Кэнири, обрадованный таким оборотом дела. Хорошо уж и то, что председатель ни в чём не упрекает. И не только не упрекает, но даже вроде бы советуется — как с настоящим охотником, человеком хозяйственным, рассудительным. К тому же вырисовывается возможность избавиться от ненужного старья — избавиться без всяких хлопот, а возможно, что и с некоторой выгодой…

— Вот мы и подумали, — продолжал Вамче, — может быть, Кэнири уступит свою старую ярангу? Такой, значит, у меня к тебе вопрос от имени правления колхоза. Всё равно стоит она у тебя пустая, заброшенная. А если ты, может, собираешься жерди на топливо пустить, на дрова, так правление отпустит тебе соответственное количество сухого плавника. Согласен?

— Конечно, согласен! Я, Вамче, для колхоза ничего не пожалею. Собачник — это вы правильно придумали, очень правильно. А что касается шкур…

— Шкуры мы сменим, которые не годятся.

— Да там и менять почти не придется!.. Ну, может быть, три или четыре шкуры — не больше. Остальные должны быть в полном порядке, я за ними следил, менял, когда надо было. Я ведь не знал, что так быстро дом получу, думал, что в яранге ещё зимовать придется…

— Ну, значит, договорились.

— Договорились, Вамче, договорились. Со мной всегда можно договориться. Особенно если речь идет об общественном деле. Я знаю, бригадир тебе наговаривает на меня…

— Кымын — человек справедливый, он ни на кого наговаривать не станет.

— Вообще-то он, может, справедливый, а про меня наговаривает, я знаю. И он и Мэмыль. Ты им, конечно, веришь. Как же ты можешь не верить? Они люди авторитетные, помощники твои. А я рядовой охотник.

— Для меня, Кэнири, все колхозники равны. Хоть ты, хоть Мэмыль.

— Равны, да не совсем.

— Нет, совсем. Конечно, передовикам — особый почет, а лодырям один позор остается. Но в этом вопросе я не по разговорам сужу, а по фактам. По фактическим делам. И если человек вчера отставал, а сегодня вперед вышел — сегодня же почет ему и уважение. Так?

— Так. У тебя это так, Вамче. А у других не так. Ну, скажи сам: хорошо это, что меня до сих пор за ту историю ругают? Ну, ты знаешь, за какую. Это когда ледник строили. Ошибся я тогда, неправильно поступил. Я сам признаю, что неправильно. А Кымын до сих пор не может этого забыть. Сколько б я теперь ни старался — он всё равно придираться ко мне будет. Разве при таком отношении будет желание работать? Откуда оно возьмется при таком отношении?

Вамче хотел сказать, что особого желания работать никогда за Кэнири не замечал, но не сказал, сдержался. А Кэнири продолжал:

— Зато Мэмылю, например, всё с рук сходит. Хорошо он сделает или плохо, всё равно скажут, что хорошо. Ему какую угодно ошибку простят. А почему мне до сих пор не прощают? Справедливо это, скажи?

— Что же ты сравниваешь? Во-первых, ошибка ошибке рознь. Во-вторых, Мэмыль напрямки выступил, в стенгазете, а ты всякими разговорами занимаешься, стараешься настроить охотников против старика.

— Я не стараюсь настроить, я правду говорю. Разве я кому-нибудь неправду про него говорил? Только никто меня слушать не хочет.

Верный своему решению завершить переговоры о старой яранге самым дружественным образом, Вамче примирительно произнес:

— Видишь ли, Кэнири, у каждого есть свои недостатки. Есть они и у Мэмыля и Кымына. Наверно, имеются они и у нас с тобой. Ты вот жалуешься, что не слушают тебя охотники. Конечно, от разговора каждый может отмахнуться. Как говорится, в одно ухо вошло — в другое вышло. А если бы ты с деловой критикой выступил — хоть против Мэмыля, хоть против меня или ещё кого, — тут тебя все поддержали бы. Так?

В это время вернулась домой Тэюнэ, заходившая за ребятами в ясли. Вамче похвалил малышей, спросил и хозяйку насчет старой яранги. Тэюнэ сразу же согласилась: сухой плавник — это дело реальное, а жерди… Когда ещё допросишься у Кэнири, чтобы он разобрал их, принес. Быстрее самой сделать, но у самой и работа и дети.

Вамче позволил старшим мальчикам потрогать орден, привинченный к отвороту его пиджака, поинтересовался, не режутся ли ещё зубы у младших мальчиков; сказал Тэюнэ, что теперь в помещении пошивочной бригады посветлее будет: Кэлевги получил указание провести туда ещё три «точки»; спросил у Кэнири, верно ли, что есть такие шахматисты, которые могут на память играть, с завязанными глазами… И даже не высказал никакого недоверия, когда Кэнири заявил, что и сам смог бы так играть, если бы как следует потренироваться.

После этого несколько дней Кэнири чувствовал себя настоящим героем. Он тщательно убрал весь мусор из своей старой яранги — гораздо тщательнее, чем делал это, когда жил в ней. Когда он убирал возле входа, мимо проходил Кымын. Они кивнули друг другу, причем Кымын ни слова не сказал по поводу того, что Кэнири опять не явился на работу. Не сказал просто потому, что ему надоели эти разговоры, он считал их совершенно бесполезными и уже не смотрел на Кэнири как на члена своей бригады. А тот совсем по-другому понял молчание бригадира. Никакие угрызения совести не терзали его. Напротив, он был весьма собою доволен, был горд своим участием в подготовке собачника. Наверное, Вамче уже рассказал бригадиру про щедрый подарок, который сделал колхозу Кэнири. «Даже такой человек, как бригадир, — думал Кэнири, — понимает, должно быть, что подготовка собачника к зиме — дело более важное, чем какая-то работа в бригаде. Чем они там занимаются сейчас? Обработкой моржовых шкур, что ли? Фу! Нет ничего противнее, чем эта возня с вонючими шкурами!»