Электромагнитные волны, излучаемые индивидом, находящимся в одном из фокусов зеркал, отражаются от него, идут параллельным пучком к другому зеркалу и, отразившись второй раз, собираются в его фокусе и потому оказывают особенно сильное действие на находящегося здесь человека, возбуждая в нем настроения, ощущения, сходные с теми, которые послужили началом явления.

Это было ясно, как день. Можно себе представить, как я был поражен виденным.

Но это было еще не все.

То, что я увидел в следующей комнате, далеко превосходило мою, вообще не слишком богатую, фантазию.

Здесь стояло три одинаковых прибора, по-видимому чрезвычайно сложной конструкции, с целой сетью перепутывающихся проводов, какими-то рычажками, колесиками и пружинками: каждый аппарат был снабжен острием на конце рычага, чертившим на медленно вращающемся барабане неровную линию, вроде тех кривых, которые в метеорологических обсерваториях зачерчивают самопишущие автоматы, термографы, барографы, гигрографы и прочие «графы», заносящие на бумагу постепенное изменение температуры, давления, влажности и прочее.

— Здесь вы видите приборы, — начал Морев, — которые мне удалось сконструировать самому. Это аппараты, являющиеся резонаторами и регистраторами электромагнитных волн, излучаемых человеческими организмами. Но, конечно, они могут отвечать только на колебания вполне определенной длины или лишь слабо меняющейся; значит, во-первых, записывают лишь переживания одного человека или очень немногих людей, излучающих волны именно такой длины, и во-вторых, отмечают вполне определенные переживания, отвечающие именно таким колебаниям. Как видите, пределы действия их очень узки, но это составляет в известной степени их преимущество, так как удобнее следить за их работой. Вот этот первый прибор — это аппарат, соответствующий, так сказать, душе вашего покорного слуги; этот рядом, это мой милейший племянник; а третий олицетворяет одного из моих помощников. Что же касается области переживаний, то все они соответствуют страданиям тех лиц, за кем они, так сказать, следят автоматически. Эта область преимущественно была разработана моим отцом, на ней же, главным образом, остановил свое внимание и я. Каждая такая лента, свивающаяся с барабана, — история страданий человеческой души. И чем сильнее переживание, тем больше размахи вычерчиваемой линии; разумеется, и расстояние играет тут большую роль, — так что более слабое ощущение, перенесенное ближе к прибору, может дать большее колебание кривой, нежели сильное, но испытанное вдали от аппарата. Это, конечно, приходится все время учитывать.

Я глядел на аппараты совершенно ошеломленный. Это не укладывалось еще у меня в голове. На моих глазах медленно развертывалась лента, и острие прибора чертило на ней историю души, отпечатлевало неуклонно и неизменно каждое перенесенное страдание так же автоматически и бесстрастно, как самопишущий термограф отмечает градусы тепла и мороза.

— Вот я только, кажется, ввел дядюшку в лишний расход, — засмеялся Юрий, — никак размахов больших получить не удается: вот видите, все тянется прямая линия или так себе чуть колеблется, — вероятно, из-за несварения желудка или недоспанной ночи. Впрочем, нет… один раз порядочно размахалось перо, — болели зубы…

— Ну, если вспомнишь получше, то найдется кое-что и кроме зубной боли, — усмехнулся Морев.

Юрий вспыхнул, на минуту смешался, но сейчас же добродушно засмеялся.

— Да, глупости… Понимаете ли, отвергнутая любовь и все такое прочее. Довольно старая история. А все же, правду говоря, удивительно видеть это разворачивание собственной души на ленте прибора, у себя же на глазах… Вот не угодно ли?

Он снял с полки одну из намотанных, видимо старых, катушек с надписью «1935 год». Под знаком от 14 до 21 ноября кривая делала большие неровные скачки.

— У Юрия Морева болели зубы… ну, конечно и тому подобное. Подробности неважны.

Мне вспомнилась недавно прочитанная на эту тему статья в университетском ежемесячнике.

— Вероятно, все это имеет связь с излучениями радия и подобных ему элементов, — сказал я: — мне что-то приходилось слышать о том, что наш организм служит местом многообразных радиоактивных процессов.

— Прямой связи мы пока не имеем, — ответил Сергей Павлович: — скорее можно говорить об известном параллелизме между этими явлениями. Дело в том, что, кроме тех колебаний очень большой длины волны, о которых я говорил, действительно есть основание предполагать излучение нашей нервной системой других эманаций, представляющих или электромагнитные волны очень короткой длины, подобные лучам Рентгена или лучам радия, или же потоки электрически заряженных мельчайших частиц, а может быть, то и другое вместе. Обнаружить их пытались еще в начале столетия разные исследователи, например, Шарпантье во Франции и доктор Котик — в России. Они воспользовались свойством этих лучей заставлять светиться в темноте экраны, покрытые некоторыми сернистыми соединениями, например, сернистым цинком, кальцием, барием и т. д. Этот отдел я детально не разрабатывал, но кое-что вы сможете увидеть у меня и по этому вопросу; здесь я только усовершенствовал способы работы этих ученых.

С этими словами Сергей Павлович открыл дверь в соседнюю комнату, расположенную в середине здания и лишенную окон. Она была тщательно затемнена и освещалась только рассеянным светом нескольких матовых электрических ламп, зажженным Моревым при нашем входе. Вокруг по стенам висело несколько досок со сложными приспособлениями и шнурами, проведенными к ним от распределительной доски с рядом выключателей.

— Эти экраны, — сказал Морев, — под подвижными затворами-ширмами покрыты различными фосфоресцирующими веществами, при чем в отличие от Шарпантье мне удалось подобрать несколько из них, светящихся под влиянием определенных излучений, возникающих как следствие тех или иных переживаний нашего «я». Например, экран прямо перед нами светится легким голубоватым сиянием под действием потоков энергии, испускаемых нами при усиленной мозговой работе; что, так сказать, показатель мысли. Дальше вы видите доску, светящуюся под влиянием излучений, отвечающих чувствам любви, симпатии, вообще благожелательного, спокойного состояния духа; еще рядом — экран «гнева», потом экран «сострадания» и так далее. Каждый из них фосфоресцирует в темноте при воздействии на него определенных излучений. Попробуйте сесть в это кресло посреди комнаты и вызвать в себе те или иные настроения из указанных мною, и вы будете видеть, как перед вами будут вспыхивать в темноте те или иные экраны, при чем на каждом их них фосфоресцирующим веществом доска покрыта не сплошь, а так, что светящиеся места дают очертания букв, составляющих слова, обозначающие настроения, на которые отвечает данный экран. Таким образом, давая место тем или иным душевным состояниям, вы будете видеть их в виде огненных «Вальтасаровых» букв: мене, текел, фарес, вспыхивающих перед вашими глазами. Садитесь сюда; я потушу свет и выйду из комнаты, чтобы своими излучениями не путать опыта, и поворотом выключателя извне открою экраны. Если вам надоест, или опыт не удастся, что очень возможно, нажмите эту кнопку на ручке кресла, и я задвину ширмы экранов и присоединюсь к вам.

Я уселся в мягкое кожаное кресло по указанию Морева и постарался снова изгнать из своего сознания всяческие душевные движения. Морев погасил свет и вышел с Юрием, плотно притворив дверь. Наступила абсолютная темнота; затем раздалось сухое щелканье — очевидно, открылись затворы, заслонявшие чувствительные стенки экранов.

Я постарался сосредоточить свои мысли на личности моего приятеля, к которому я чувствовал искреннюю приязнь и доброжелательство. И уже через пять — шесть минут правее меня, постепенно вырисовываясь во тьме синеватым сиянием, все яснее выступили огненные буквы, словно невидимая рука написала на стене слово «любовь».

Оставив это, я углубился в разрешение сложной проблемы из доледниковой эпохи северного края, над которой я много и пока безуспешно работал в последнее время. И немедленно же на моих глазах потухли буквы, мерцавшие в темноте, а прямо передо мной загорелись зеленоватым светом пять новых знаков, составивших слово «мысль».