- Письмецо матушка Манефа до вас прислала и на речах кой о чем приказала,молвила Фленушка, отдавая письмо.

- Не матушкина рука,- взглянув на письмо, сказала Августа и спрятала его под апостольник.

- Не совсем еще оправилась она после болезни-то,- ответила Фленушка.Самой писать еще невмоготу... Я с ее слов написала.

- Ты писала? - кротко спросила мать Августа, вскинув глазами на Фленушку.

- С матушкиных слов,- ответила Фленушка.- На конце и ее руки приписка есть. Поглядите.

- Погляжу,- молвила Августа.- Какие ж тайности ты мне скажешь?

- Да насчет того, что тут писано... Матушка велела вам на словах объяснить...

- Что ж такое? - спросила Августа.

- Зовет к себе на Петров день,- сказала Фленушка.- Собранье будет у нас в обители. Изо всех скитов съедутся матери.

- По какому это делу?

- Из Москвы насчет епископа прислали посланника...

- Не приемлем,- отрезала Августа.- Из-за этого не стоит стары кости трясти... Не буду.

Софронию отвержену быть,- продолжала Фленушка.

- Не наше дело,- сказала Августа. - Нового архиепископа думают поставить владимирского,- продолжала-таки свое Фленушка.

- Не приемлем,- еще раз отрезала Августа и хотела идти через дорогу к своим старицам.

- Да еще про скит ваш писано, матушка, и мне больше про это поговорить наказано,- молвила Фленушка.

- Что ж такое?- бесстрастно спросила Августа.

- Из Питера письма получены,- сказала Фленушка.- Казанскую у вас хотят отобрать... Насчет вашего скита велено разузнать: не после ли пожара он ставлен...

- Слышала,- равнодушно отозвалась мать Августа.

- На этот счет и велено мне с вами переговорить,- молвила Фленушка.- Дело общее, всем бы надо вместе обсудить его, как и что делать.

- Судить-то нечего,- молвила Августа.

- Как беду отвести, где искать помощи, заступников...- говорила Фленушка.

- Есть у нас и помощь и заступа,- сказала мать Августа.- Других искать не станем.

- Где же ваша заступа? - спросила Фленушка.

- У царицы небесной,- твердо ответила Августа.-Покаместь она, матушка, убогого дома нашего не оставила, какую еще нам искать заступницу?.. Не на помощь человеческую, на нее надежду возлагаем... Скажи, красавица, матушке Манефе: не погневалась бы, не посердитовала на нас, убогих, а не поеду я к ней на собрание.

- Посоветовались бы, матушка,- молвила Фленушка.

- Нечего мне советоваться, не об чем,- прервала ее Августа.- Одна у меня советница, одна и защитница - царица небесная Казанска богородица... Отринуть ее да пойти на совет человеческий - как же я возмогу?.. Она, матушка,- стена наша необоримая, она крепкая наша заступница и во всех бедах скорая помощница. Нет, красавица, не поеду я на ваше собрание.

- А как отнимут у вас икону-то? Тогда что заговорите? - резко сказала Фленушка, сбрасывая напущенную на себя скромность.

- Не попустит владычица,- молвила Августа и, низко поклонясь Фленушке, пошла к своим старицам. - Матушка,- сказала, догоняя ее, Фленушка.- Попомните, что на Петров день у нас праздник в часовне. В прежни годы, бывало, вы к нам на Петров день, мы к вам на Казанскую.

- Благодарим покорно,- с поклоном ответила мать Августа.- Коли жива да здорова буду, не премину побывать, а уж насчет собрания не погневалась бы матушка Манефа. Наше дело сторона. И пошла к своим.

Фленушка подошла к оленевским. Высокая, смуглая старица со строгим и умным выраженьем в лице шла рядом с малорослою, толстою инокиней, на каждом шагу задыхавшейся от жары и непривычной прогулки пешком. То были оленевские игуменьи: Маргарита и Фелицата, во всем с Манефой единомысленные. Фленушка передала им письма еще на Софонтьевой поляне и там обо всем нужном переговорила.

- Ну, что сказала мать Августа? - спросила Маргарита у Фленушки, когда та подошла к ней.

- На празднике быть обещалась, а на собрание не хочет идти,- ответила Фленушка.

- Ее дело, как знает,- с досадой молвила Фелицата.- Об епископе, конечно, советоваться ей нечего.

- Не приемлет, так и разговору нет. А насчет скита ихнего что сказала?спросила Маргарита у Фленушки.

- Надеюсь, говорит, на владычицу. Она у меня, говорит, и советница и заступница, других не желаю,- ответила Фленушка.

- Экая гордыня-то, экая гордыня!..- вскрикнула Фелицата.- Чем бы сообща дело обсудить да потом владычицу в Москву свезти аль в другое надежное место припрятать, она - поди-ка что - умнее всех хочет быть.

- Ну, господь с ней, как знает, так пущай и распоряжается. Не наше дело, Фелицатушка,- успокоивала Маргарита приятельницу.

- Как не наше дело? - горячилась Фелицата.- Как не наше дело? Сама знаешь, что будет, коли отберут из Шарпана владычицу. Тут всех скитов дело касается, не одного Шарпана... Нет - этого нельзя!.. На собраньи надо эту гордячку под власть подтянуть, чтобы общего совета слушалась. Так нельзя!..

- А чем ты ее под власть-то подтянешь? - спросила Маргарита.- Не захочет слушать - чем приневолишь?

- Как по общему согласью решим, так должна будет послушать,- сказала Фелицата.

- А плевать ей на общее-то наше согласие,- с усмешкой молвила Маргарита.Кому пойдешь на нее жалобиться?

- В Москву напишем,- сказала Фелицата.

- А что ей Москва-то? - продолжала Маргарита.- Шарпански и без того ее знать не хотят. Не нам с тобой они чета, Фелицатушка: за сборами не ездят, канонниц по домам не рассылают, никому не угождают, а всех богаче живут.

В это время скитницы подошли к деревне и стали расходиться по знакомым. Тут Фленушка успела раздать все привезенные письма.

Оленевские с Манефиными в одном дому пристали. Обед, предложенный радушным хозяином, продолжался долго. Конца не было пшенникам да лапшенникам, пшенницам да лапшенницам.

Совсем смерклось, когда старицы велели работникам лошадей запрягать. Оленевские игуменьи уехали, а мать Аркадия долго еще оставалась у гостеприимного сродника... Искали Василья Борисыча... Кто его знает - куда запропастился... Устинью тоже не вдруг сыскать могли. Сказывала, к улангерским матерям повидаться ходила.

Всю дорогу ворчала на нее мать Аркадия. Устинья хохотала, а Василий Борисыч то и дело восклицал:

- Ох, искушение!..

ГЛАВА ВТОРАЯ

И весна и лето выдались в том году хорошие. Каждый день с утра до вечера яркое солнце горячо нагревало землю, но засухи не было... А не было засухи оттого, что ночи по три на неделе перед утренней зарей небо тучками обкладывалось и частым, крупным, обильным дождем кропило засеянные поля. Такая была благодать, что старые люди, помнившие Пугача и чуму московскую, не знавали такого доброго года. Двумя неделями раньше обыкновенного шли полевые работы: яровой сев кончили до Егорья, льны посеяли и огурцы посадили дня через два после Николы. Про холодные сиверы, про медвяные росы и градобои слухов даже не было.