Но что же делать, за что приняться?.. Не жить же в городе без толку, тратя деньги попустому?..

Опять и опять вспоминает Алексей слова Патапа Максимыча про Марью Гавриловну... "Вздумала торги заводить, вздумала пароходы покупать приказчика ищет." Тогда смутили его эти слова, не выходили они и теперь из памяти. Отчего ж Марья Гавриловна сама не сказала про то, когда встретилась с ним в светлице Настиной?.. Брату в Казань писать обещалась, не найдется ли у него подходящего места, а про свои намеренья хоть бы заикнулась. Значит, другой есть у ней на примете... Отчего же так испугалась она, когда Алексей вошел в светлицу, отчего зарделась и глаза опустила, а потом так порывисто вздыхала, так умильно улыбалась, так любовно на него глядела?.. Видно, это только баловство одно было - дай, мол, потешусь над парнем, пущай забирает себе невесть чего в голову.

Так порешил Алексей: "В Комаров не ездить, Марью Гавриловну из мыслей вон..." Ну ее! Пропадай она со всем лукавством своим. Каждый вечер до полночи бродил Алексей взад и вперед по своему "номеру". Об одном думы раскидывает как бы разбогатеть поскорей, достичь житья-бытья привольного. "Эх, как бы эта гора была да золотая,- думал он сам про себя, глядя на кручу (Отвесная, стоймя стоящая гора. ), поднимавшуюся перед его окнами,- раскопал бы ее своими руками, вынул бы из земли несметное богатство, зажил бы всем на славу и удивленье!.. Поклонился б мне тогда народ православный, а я бы житием своим утешался, построил бы каменны палаты, с утра до ночи у меня пиры бы пировали, честь мою и богатство прославляли!.. Эх! мало ли чего не придумает бедный человек, жаждущий довольства и привольной жизни!..

И на пристани, и в гостинице, и на хлебной бирже прислушивается Алексей, не зайдет ли речь про какое местечко. Кой у кого даже выспрашивал, но все понапрасну. Сказывали про места, да не такие, какого хотелось ему. Да и на те с ветру людей не брали, больше все по знакомству либо за известной порукой. А его ни едина душа во всем городу не знает, ровно за тридевять земель от родной стороны он заехал. Нет доброхотов - всяк за себя, и не то что чужанина, земляка - и того всяк норовит под свой ноготь гнуть.

Не с кем словом перекинуться, не с кем по душе побеседовать - народ все черствый, недобрый, неприветный. У каждого только и думы, что своя выгода... Тяжело приходилось горемычному Алексею.

И вспомнил он рассказы келейниц, учивших его грамоте, про этот город, про эти каменные стены и про заклятье, святым мужем на них наложонное. Еще в ту пору, как русская земля была под татарами, ради народного умиренья проходил в орду басурманскую святитель Христов Алексий, митрополит московский. Проходил чудотворец свой путь не во славе, не в почести, не в своем святительском величии, а в смиренном образе бедного страннего человека... Подошел святитель к городу, перевозчики его не приняли перевезти через реку не восхотели, видя, что с такого убогого человека взять им нечего, и невидимо мирским очам на речные струи быстрые распростер чудотворец свою мантию. И на той мантии переплыл на другую сторону. А там на берегу бабы белье моют; попросил у них свят муж милостинки, они его вальками избили до крови... Подошел свят муж к горе набережной, в небеси гром возгремел, и пала на ту гору молонья палючая, и из той горы водный источник струю пустил светлую. У того родника чудотворного укрухом черствого хлеба святитель потрапезовал, богоданною водицей увлажил пересохшие уста свои. И прозвалась та гора "Гремячею", и тот источник до сего дня из нее течет... Хоть и видели злые люди божье знамение, но и тут свята мужа не могли познать, не честью согнали его со источника, и много над ним в безумии своем глумилися. Искал святитель ночлега, ночь ночевать, ходил от дому к дому - нигде его не приняли. И тогда возмутилась святая душа,- воззрев на каменные стены кремлевские, таково заклятье изрек: "Город каменный - люди железные!"

"И до сих пор, видно, здесь люди железные,- бродило в уме Алексеевом.Дивно ль, что мне, человеку страннему, захожему, не видать от них ни привета, ни милости, не услышать слова ласкового, когда Христова святителя встретили они злобой и бесчестием?" И взгрустнулось ему по родным лесам, встосковалась душа по тихой жизни за Волгою. Уныл и пуст показался ему шумный, многолюдный город.

- Какими это судьбами? Давно ль в наших палестинах? -широко разводя руками, вскрикнул Сергей Андреевич Колышкин, завидя Алексея на набережной.

- Друга неделя пошла,- снимая картуз, ответил ему Алексей.

- Что ж ты, парень, до сей поры ко мне не заглянешь? Ах ты, лоботряс этакой!.. Ну что крёстный?.. Здоров ли?.. Перестает ли тосковать помаленьку?.. Аль все по-прежнему?

- Давно уж не видал я его,- ответил Алексей.- Четверта неделя, как выехал я из Осиповки.

- Где ж побывал?

- Да в Красну Рамень хозяин посылал на мельницы, оттоль вот сюда приехал.

- Из Красной-то Рамени крупчатку, что ль, куда ставите?- спросил Колышкин.

- Нешто,- подтвердил Алексей.

- По-моему, не надо бы торопиться - выждать бы хорошей цены,- заметил Сергей Андреич.- Теперь на муку цены шибко пошли под гору, ставят чуть не в убыток... В Казани, слышь, чересчур много намололи... Там, брат, паровые мельницы заводить теперь стали... Вот бы Патапу-то Максимычу в Красной Рамени паровую поставить. Не в пример бы спорей дело-то у него пошло. Полтиной бы на рубль больше в карман приходилось.

- Известно,- согласился Алексей.

- Говорил я ему намедни,- продолжал Колышкин,- да в печалях мои слова мимо ушей он пустил. Помолчал Алексей.

- Однако покаместь прощай,- молвил Сергей Андреич, хлопнув по плечу Алексея.- У меня сегодня пароход отваливает... Некогда... Заходи ко мне покалякаем. Дом-от мой знаешь?

- Нет, не знаю,- отвечал Алексей. - А у Ильи пророка. Вон в полугоре-то церковь видишь: золочена глава,- говорил Сергей Андреич, указывая рукой на старинную одноглавую церковь.- Поднимись в гору-то, спроси дом Колышкина всякий укажет. На правой стороне, каменный двухэтажный... На углу.

- Слушаю, Сергей Андреич, беспременно побываю,- отвечал Алексей, кланяясь Колышкину.

Сергей Андреич пошел было дальше по набережной, но шагах в пятнадцати от Алексея встретил полного, краснолицего, не старого еще человека, пышущего здоровьем и довольством. Одет он был в свежий, как с иголочки, летний наряд из желтоватой бумажной ткани, на голове у него была широкополая соломенная шляпа, на шее белоснежная косынка. Борода тщательно выбрита, зато отпущены длинные русые шелковистые бакенбарды. Встретя его, Колышкин остановился.


Перейти на страницу:
Изменить размер шрифта: