Наблюдая за руками Фраффина, Келексел подумал: "Рука не должна главенствовать над рассудком".

— Вы смеетесь, — произнес Келексел. — Вы находите меня смешным.

— Не вас конкретно, — отозвался Фраффин. — Многое забавляет меня — убогие существа моего закрытого ограниченного мира, делающие счастливыми тех из нас, кто не может расслышать предупреждения относительно нашего собственного вечного существования. Ведь все эти предупреждения не могут иметь отношения лично к вам, не так ли? Вот, что я вижу, и вот, что меня забавляет. Вы смеетесь над ними, не понимая, в чем причина смеха. Ах, Келексел, вот где мы прячем от самих себя секрет нашего собственного умирания.

— Мы не умираем! — воскликнул ошеломленный Келексел.

— Келексел, Келексел, мы смертны. Каждый из нас может остановить свое омоложение и тогда он станет смертным. Станет смертным.

Келексел сидел, не в силах произнести ни адова. Директор был безумен!

Что касается Фраффина, то сначала произнесенные им слова пенящейся волной захлестнули островок его рассудка, затем волна откатилась, и он ощутил приступ бешеного гнева.

"Я разгневан и в то же время полон раскаяния, — подумал он. — Никто из Чемов не сможет воспринять подобную мораль. Я виноват перед Келекселом и всеми другими созданиями, которыми я двигал без их согласия. На месте каждой головы, которую я отсек, выросли пятьдесят новых. Слухи? Собиратель слухов? Я — существо с чувствительными ушами, которые до сих пор слышат, как нож режет черствый хлеб в комнате виллы, которой давно уже нет".

Он вспомнил свою женщину — темнокожую экзотическую хозяйку его дома в Риме. Она была не выше его ростом, малопривлекательная с точки зрения местных жителей, но самая прекрасная в сто глазах. Она родила ему восемь смертных детей, их смешанная кровь растворилась в других потомках. Она состарилась, ее лицо увяло — это он тоже помнил. Она дала ему то, что не мог дать никто другой: долю удела смертных, которую он считал своей.

"Чего только Первородные не отдали бы, чтобы узнать об этом маленьком эпизоде", — подумал он.

— Судя по тому, что вы сказали, вы — сумасшедший, — прошептал Келексел.

"Ну, вот, мы и перешли к открытой борьбе, — подумал Фраффин. — Наверно, я слишком долго вожусь с этим болваном. Может, следует рассказать ему, как он попался в нашу ловушку". Но Фраффин сам попался в ловушку собственной ярости и не владел сейчас своими эмоциями.

— Сумасшедший? — спросил он, усмехаясь. — Говорите, мы, Чемы, бессмертны. А как нам удается быть бессмертными? Мы снова и снова омолаживаем себя. Мы достигли предельного состояния, заморозили процесс старения нашего организма. Но на какой стадии развития, на чем, Келексел, мы остановились?

— Стадии? — Келексел ошеломленно уставился на него. Слова Фраффина обжигали, как горящие угля.

— Да, стадии! Достигли мы зрелости, прежде чем заморозить себя? Я думаю, нет. Созревая, мы должны расцветать, давать побеги. Мы не расцвели, Келексел.

— Я не…

— Мы не производим чего-то прекрасного, доброго, чего-то, составляющего сущность нас самих! Мы же даем побегов.

— У меня есть потомство!

Фраффин не смог сдержать смех. Отсмеявшись, он повернулся к заметно рассерженному Келекселу.

— Нерасцветший росток, незрелость, воспроизводящая сама себя, — и этим вы хвастаетесь. Какой же вы посредственный, пустой и напуганный, Келексел.

— Чего я должен бояться? — воскликнул Келексел. — Смерть не может коснуться меня! ВЫ не можете коснуться меня!

— Но только не изнутри, — значительно произнес Фраффин. — Смерть не может коснуться Чема, если она не садит в нем самом. Мы — независимые личности, надежно защищенные от любой угрозы, но только не от самих себя. Росток далекого прошлого, скрытый в каждом из нас, зерно, которое шепчет: "Помнишь? Помнишь, когда мы можем умереть?"

Келексел вскочил, будто подброшенный пружиной, глядя на Фраффина широко открытыми глазами.

— Вы сумасшедший!

— Сядьте, ПОСЕТИТЕЛЬ, — негромко и отчетливо сказал Фраффин. "Зачем я вывел его из равновесия? — мысленно спросил он себя. — Чтобы оправдать собственное действие против него? Если так, то я должен дать ему какое-то оружие, чтобы хоть как-то уравнять наши шансы".

Келексел опустился на свой стул. Он напомнил себе, что Чемы, как правило, защищены от самых причудливых форм безумия. Правда, никто не мог знать, насколько сильны и необычны стрессы в такой обстановке, на аванпосте, при постоянном контакте с чужой цивилизацией. Им всем потенциально угрожает психическое расстройство — следствие скуки. Возможно Фраффин поражен каким-то родственным синдромом.

— Давайте поглядим, есть ли у вас совесть, — сказал Фраффин.

Это предложение было настолько неожиданным, что Келексел не нашелся, как на него ответить и только вытаращил глаза. Однако, возникшее внутри неприятное ощущение пустоты сигнализировало о скрытой в словах Фраффина угрозе.

— Какое зло может скрываться вот в этом? — спросил Фраффин. Он повернулся. Позади его стола на шкафу стояла ваза с живыми розами, которые принес кто-то из членов экипажа. Фраффин посмотрел на розы. Они уже полностью распустились, опавшие кроваво-красные лепестки напоминали гирлянды на алтаре Дианы. "В Сумерии давно уже не шутят, — подумал он. — Кончилось время для шуток, больше мы не разбавляем глупостью мудрость Минервы".

— О чем вы говорите? — удивленно спросил Келексел.

Вместо ответа Фраффин надавил контрольную кнопку пульта управления. Пространственный репродьюсер, тихо загудел, заскользил по комнате, как гигантский зверь, и остановился справа от Фраффина, так, чтобы им было хорошо видно все пространство.

Келексел не отрывал глаз от устройства, во рту у него пересохло. Машина из легкомысленного развлечения неожиданно превратилась в агрессивное чудовище, готовое в любой момент поразить его.

— Это была глубокая мысль, дать одну из этих машин вашей домашней любимице, — с издевкой сказал Фраффин. — Давайте полюбопытствуем, какой сюжет смотрит она сейчас.

— Какое это имеет отношение к нам? — резко спросил Келексел. Злость и неуверенность отчетливо слышались в его голосе, и он знал, что Фраффин отлично понял его состояние.

— Увидим, — сказал Фраффин. Он осторожно, почти нежно повернул контрольные рычажки, находящиеся в пределах его досягаемости. На сцене возникла комната — длинная, узкая, с бежевыми оштукатуренными стенами, с размытым коричневым потолком. На переднем плане находился дощатый стол, покрытый следами от потушенных об него сигарет. Стол был вплотную придвинут к тихо шипящему, полускрытому красно-белыми шторами радиатору парового отопления.

За столом лицом друг к другу сидели двое.

— Ага, — сказал Фраффин, — смотрите. Слева сидит отец вашей зверюшки, а справа находится человек, за которого она вышла бы замуж, если бы не вмешались мы и не переправили ее вам.

— Тупые, никуда не годные создания, — презрительно усмехнулся Келексел.

— Как раз сейчас она смотрит на них, — сказал Фраффин. — Этот сюжет воспроизводит ее репродьюсер… которым вы так предупредительно ее снабдили.

— Я не сомневаюсь в том, что она вполне счастлива здесь, — заявил Келексел.

— Тогда почему бы вам не отказаться от применения манипулятора? — спросил Фраффин.

— Я сделаю это, когда она будет полностью под контролем, — ответил Келексел. — Когда она окончательно поймет, что мы можем дать ей, ока будет служить нам, испытывая не только удовлетворение, но и глубокую благодарность.

— Конечно, — согласился Фраффин. Он внимательно разглядывал профиль Энди Фурлоу. Тот говорил что-то, его губы шевелились, но Фраффин не включил звук, и понять, о чем идет речь, было невозможно. — Поэтому она и смотрит сейчас эту сцену из моего текущего произведения.

— Что может теперь привлекать ее в этой сцене? — спросил Келексел. — Очевидно, ее захватывает мастерство постановки.

— Разумеется, — сказал Фраффин.

Келексел присмотрелся к сидящему справа участнику действия. Неужели это отец его любимой игрушки? Он обратил внимание на обвисшие веки туземца. Это было существо с тяжелыми чертами лица, окутанное атмосферой скрытности. Абориген походил на очень крупного Чема. Как это создание могло быть родителем его изящной, грациозной любимицы?