— А сколько металла выдается заводу?

— Свыше 12 тысяч тонн.

— А сколько воды отводится предприятию?

Амир Вахитович не смог назвать даже приблизительную цифру. Он поручил кому-то выяснить это. Через час ему доложили, что точных данных нет, поэтому прикинули по мощности насосов. А сколько завод берет из Миасса воды действительно, неизвестно. Выходит, бери сколько угодно. Нефть — сырье, металл — сырье, тут фонды, лимиты, подсчеты. А вода? Тоже, между прочим, сырье. И очень ценное. Однако пока ею можно пользоваться практически без счета. Чистая речная вода повсюду давно уже в дефиците, а на напилочном заводе ее в избытке. Не потому ли ее здесь не ценят?

Слов нет, завод старый, оборудование старое, технология старая. Установки водоочистки примитивны. Их кое-как приспособили к технологической схеме. То и дело латают и штопают. Наконец, они перегружены. Станция нейтрализации, откуда идет ржавая вода, работает на пределе. В аварийном состоянии помещение биофильтров.

Пора решать вопрос основательно, капитально. Готовится ли предприятие к этому?

— Да, — сказал нам Амир Вахитович, — у нас есть проект очистных сооружений. На строительство требуется три миллиона рублей. Но когда оно начнется, сказать трудно. Нам не удается пока включить его в план.

Проект есть, это верно. Как верно и то, что такие «бумаги» — очень удобный оправдательный документ: достаточно его предъявить и вроде бы разом ответить на все вопросы. Но проекты лежат и стареют, им на смену приходят новые, еще более совершенные, а под их прикрытием продолжается загрязнение реки.

Амир Вахитович рассказал нам, как произошел разовый сброс нефти в Миасс. Авария случилась? Или еще какое-то чрезвычайное происшествие? Ничего подобного. Кто-то вечером почему-то нажал на кнопку, и насосы, включившись, всю ночь качали нефть, разливая ее по территории завода. К утру образовалось нефтяное озеро, которому некуда было деваться, кроме как попасть в реку. Обыкновенная бесхозяйственность. Нет порядка — не в том ли главная причина?

Разовый сброс не заметить нельзя. А если сбрасывать «поаккуратнее»? Река-то все скроет: что сброшено ночью, к утру унесет, особенно, если в половодье. Сбросить тайком легче, чем наладить очистку.

Но и явно завод до сих пор загрязняет реку той же нефтью. Откуда она, никто не знает. Вроде бы вся улавливается, вроде бы не должно быть на воде радужных разводов. Даже и такое мнение высказывается: через грунт просачивается. Ведь вся территория завода пропитана нефтью.

Напилочный — как бельмо на глазу. В центре старого города он, конечно, не на месте. Перенести хорошо бы, однако накладно. Но если заводу оставаться (а он расстраивается), значит, ему следует блюсти особый режим чистоты. Стоит-то он, можно сказать, на воде. Мы говорим об охранной зоне, а тут целое предприятие на метр не отступает от уреза реки. При этом берег и вся территория завода захламлены больше некуда. Разве необходимо решение вышестоящих органов, чтобы убрать грязь под ногами?

— Тут наше упущение, — соглашается Амир Вахитович, — правда, мы начинаем наводить порядок.

Да, с годами загрязнять природу все рискованнее. Видимо, проходит время уговоров и обещаний. Все строже санкции, жестче контроль. Сгущаются тучи и над напилочным заводом. Заметны перемены и в настроении руководителей предприятия, специалистов.

Вот и Амир Вахитович покорно признается, что в апреле его и директора оштрафовало бассейновое управление. Прокурор вызывал, чтобы еще раз напомнить: нельзя загрязнять реку.

И когда мы упомянули о том, что читатели в своих письмах требуют, чтобы в печати назывались имена тех, кто губит реку, лицо Каримова налилось краской.

— И вы хотите назвать меня? — спросил он глухо.

Конечно же, Амир Вахитович не хочет прослыть врагом природы. Наоборот, он считает, что любит природу, умеет ее ценить, наслаждается ею. И если он ей вредит, то косвенно и невольно, в силу занимаемой должности и обстоятельств.

Увы, назвать конкретных виновников не всегда возможно. И в этом своя справедливость. Мы все, кто больше, кто меньше, повинны в том, что в природе нарушены естественные связи, и уж эту долю каждый должен взять на себя без оговорок.

Трудно поверить в то, например, что инженерная служба завода не в состоянии выяснить, откуда в стоках нефть. Безусловно, могла бы. Но на заводе привыкли к мысли, что с этим можно подождать. Пока, мол, терпимо. Чуть чище, чуть грязнее стоки — велика ли разница? Пусть уж все остается, как есть, пока гром не грянул…

Напилочный отнюдь не самый крупный в Миассе завод. А что остальные?

Комментарий главного санитарного врача города Вадима Петровича Быкова:

— На остальных предприятиях обстановка, пожалуй, благополучнее. Завод «Миассэлектроаппарат» имеет очистные сооружения и неплохо очищает промышленные стоки. Автомобильный завод ведет реконструкцию своих сооружений.

Нас беспокоит другая проблема. Очистные сооружения города не в состоянии принять все хозяйственно-бытовые стоки. Поэтому часть стоков сбрасывается в реку вообще без всякой очистки.

Понятно, что в таком городе, как Миасс, без крупных капитальных вложений реку не очистить. Но в них ли только закавыка? Мы вспоминаем тетю Шуру, которая утром полоскала белье у плотины.

— Разве так можно? — сокрушалась она. — Все, что негодно, бросают в реку. Гляньте-ка.

И действительно, в воде среди валунов валяются доски, бревна, ступицы колес, обрезки труб, проволока, корпуса стиральных машин, еще какие-то негодные агрегаты. Достаточно взглянуть на это, чтобы понять, как миассцы относятся к реке.

Город растянулся вдоль реки почти на двадцать километров — сопровождает ее с двух берегов, примыкает жилыми кварталами, заводскими корпусами и заборами к самому урезу воды. И, наверное, логично потребовать от всех, кто поселился у воды, держать в порядке береговую линию и саму реку на своем участке. Логично. Значит, и надо потребовать.

После города Миасса река еще долго несет его отметины. Вода далеко не такая свежая, как в верховьях — не блестит, разбиваясь о камни, помутнела. Горожане, как нам сказали, здесь не купаются, предпочитают озеро Тургояк.

Дальнейший путь реки пролег посреди долины, которую называют Золотой. Тут Ильменский хребет подступил ближе, река как бы жмется к нему, слушая сдержанный говор могучих сосен. А слева горы держатся поодаль, но совсем от реки не уходят. Их голубой излом всегда сопровождает реку, которая вьется в густых зарослях ивняка.

В чудесном месте — деревня Коробково. Справа — река и горы, слева — сосновый бор. В деревню ведет бетонный мост. Дома стоят на небольших холмах, поднимаясь террасами.

Река здесь довольно быстрая — вытянулись в струнку водоросли. Вода чище, чем сразу после города, но еще мутновата. Миасс стал полноводнее, силу ему добавила Куштумга, сбежавшая с гор. С правого берега к воде склоняются ивы, на них смотрят белые лилии. А наш берег пологий, сплошь зарос мягкой гусиной лапкой. На мелководье три девчонки-дошкольницы ловят старой наволочкой мальков. Тихо, воздух чист. Только и звуков, что топот возвращающегося в деревню стада. Его не встречают, коровы сами идут по домам — деревенька-то невелика. Хорошее место выбрали для нее люди.

А Золотой долину называют из-за золота.

«Золотому стажу» Урала могут позавидовать и Алдан, и Колыма, и Индигирка. И в мировой истории добычи благородного металла заметна уральская страница.

Наш Миасс имеет к «золотой истории» страны самое непосредственное отношение: его россыпи поставляют драгоценный металл уже третье столетие. В Золотой долине очень многое напоминает об этом. Здесь нередки села, где почти все население — коренные золотодобытчики.

В свое время на берегах Миасса бушевали страсти, в золотой лихорадке перемалывались судьбы. Сюда стремились люди в поисках счастья, удачи, фарта, одни в одночасье становились богачами, другие терпели крах.