- Очень заметно в них, матушка, желание признать архиепископа и заимствоваться от него священством,- молвил Василий Борисыч.

- Мать Юдифа во всем со мной согласна, а за ней и все Улангерски обители пойдут,- сказала Манефа.- А коли сказать тебе, друг мой, откровенно, сама-то я сильно еще колеблюсь... Ни на что решиться не могу... Ум раздвоенный, а дело великое!.. Колеблюсь!.. Себя-то бы вечно не погубить, да и других бы в напасть не ввести.

- Если, матушка, желаете со всеми в согласии пребыть, неотменно надо вам духовную власть архиепископа признать. Не одни московские его принимают, а повсюду, где только есть наши христиане,- сказал Василий Борисыч.

- Этого, друг мой, не говори. Далеко не повсюду,- возразила Манефа.Который народ посерее, тот об австрийских и слышать не хочет, новшеств страшится... И в самом деле, как подумаешь: ни мало ни много двести лет не было епископского чина, и вдруг ни с того ни с сего архиереи явились... Сумнительно народу-то, Василий Борисыч... Боятся, опасаются... Души бы не погубить, спасенья не лишиться бы!..

- На простой народ нечего глядеть, матушка,- возвысил голос Василий Борисыч.- Простой народ всегда за большаками идет... И в писании сказано: "овчее стадо - паства, значит. А овцы как? Куда передний баран, туда и все сломя голову... "

- То-то и есть, Василий Борисыч, что они не захотят, да и мы не пожелаем головы свои ломать,- нахмурясь, сказала Манефа.

- Это я к слову только сказал,- немного смутившись, ответил Василий Борисыч.- То хочу доложить, что если по здешним скитам признают архиепископа, все христиане следом за вами пойдут... Всегда так бывало. В высоких делах как серому люду иметь рассужденье?.. Куда его поведешь, туда он и пойдет.

- Ну, это еще бог знает, так ли,- молвила Манефа.- Это у вас на Москве так думают... Живучи век в больших городах, где вам знать, что такое простой захолустный народ?.. Трость ветром колеблема! Вот они что!.. Опять же и время такое настало, что христиане не только у вас на Москве, но и в наших лесах о своих выгодах стали больше думать, чем о господе, о спасенье души ровно бы и помышлять забыли... А все от вас идет! Все от вас: из Москвы, из Питера, из больших городов. Нажили богатства, возгордились, забыли бога, создавшего вас, да и бедных людей в соблазн завели... Иссякает вера, любезный мой Василий Борисыч, по своим похотям стали люди ходить, страх божий забыли. Поистине, последние времена!.. Ну, да об этом, бог приведет, еще потолкуем, а теперь не отдохнуть ли тебе? Не то попраздновать не желаешь ли? У Бояркиных праздник сегодня.

- Нет уж, благословите, матушка, мне отдохнуть маленько,- ответил Василий Борисыч.- Встали раненько, с ночлега поехали с солнышком вместе, а дороги-то у вас, спаси, господи, и помилуй.

- Лесные дороги, Василий Борисыч. Какие есть, не взыщи,- молвила Манефа.А отдохнуть в самом деле тебе не мешает... Подь-ка, любезный, спокойся!

Вышел из кельи Василий Борисыч, следом за ним Параша и Марьюшка с Устиньею Московкой. Фленушка одна осталась с Манефой.

- Ах, Фленушка, Фленушка! Как же я без тебя исстрадалась!..- с жаром и нежною лаской заговорила Манефа, гладя ее по голове.- Чуяло мое сердце, что у вас недоброе что-то идет!.. И когда разгорелся пожар, чего-то, чего я не передумала, глядя на дымные небеса... Радость ты моя!.. Кажется, если б что случилось, дня не пережила бы!.. Измучилась, исстрадалась я до смерти.

- Слава богу, матушка, все живы-здоровы,- беззаботно молвила Фленушка, целуя руку Манефы.

- Ах, Фленушка! - с сердечным умиленьем нежно н ласково продолжала игуменья.- Чего я в то время про тебя не передумала!.. Дорога ведь ты сердцу моему, Фленушка!.. Ох, как дорога ты - и помыслить не можешь того!..

И ровно оборвала речь. Смолкла. И мало погодя сдержанно заговорила:

- О судьбе твоей все думаю... Недолго мне, Фленушка, на свете жить. Помру, что будет с тобой?.. Душа мутится, дух замирает, только об этом подумаю. Всякий тебя обидит, никакой у тебя заступы не будет... Горько будет тебе в злобе мира, во всех суетах его...- Так, взволнованным голосом, склонив голову на плечо Фленушки, говорила Манефа.

- Полно-ка, матушка, не круши себя,- сквозь слезы отвечала ей Фленушка.Все господь устроит по святой воле своей. Сама ж ты учила меня во всем полагаться на святую волю его... Не томись же, матушка, не печаль себя. Господь милостив. Он все устроит...

- Думала ль ты, Фленушка, про что я намедни тебе говорила?.. Помнишь, весной-то, как от болезни только что справилась?.. Надумалась ли хоть сколько-нибудь? - глубоко вздохнув, спросила Манефа.

- Про постриг-от,- немного помолчав, отозвалась Фленушка.

- Да,- подтвердила Манефа. Молчала Фленушка.

- Утешь ты меня, успокой, моя милая, дорогая ты моя Фленушка! - молящим голосом говорила Манефа.- Спокойно б я тогда померла, все бы добро к тебе перешло, без страха б за тебя, без печали закрыла очи на смертном одре, без земных бы забот предстала пред создателя...

Искрились слезы в глазах старицы. Задумалась Фленушка, села на лавку, склонила голову.

- Пожалей ты меня, успокой ради господа! - продолжала Манефа.- Дай отраду концу последних дней моих... Фленушка, Фленушка!.. Знала б ты да ведала, каково дорога ты мне!

- Разве не вижу я любови твоей ко мне, матушка? Аль забыла я твои благодеяния? - со слезами ответила ей Фленушка.- Матушка, матушка!.. Как перед истинным богом скажу я тебе: одна ты у меня на свете, одну тебя люблю всей душой моей, всем моим помышлением... Без тебя, матушка, мне и жизнь не в жизнь - станешь умирать и меня с собой бери.

- Не раздирай сердца моего!..- молила Манефа.- Пожалей меня, бедную, успокой, согласись.... Я бы тотчас благословила тебя на игуменство... При жизни бы своей, сейчас бы полной хозяйкой тебя поставила.

Судорожно рыдала Фленушка, и тихо текли слезы по впалым ланитам Манефы... "Сказать ли ей тайну? - думала она, глядя на Фленушку.- Нет, нет!.. Зачем теперь про свой позор говорить?.. Перед смертью откроюсь.. А про него не скажу, чтоб не знала она, что отец, у нее, может, каторжник был... Нет, не скажу!.."

- Матушка! - подняв голову, твердым голосом сказала Фленушка.

- Что?

- Дай мне сроку два месяца... Два месяца только... Дай хорошенько одуматься... Дело не простое... Великое дело!.. Дай сроку, матушка...- и зарыдала, припав головой к Манефиной груди.