– Ты не сделаешь этого! – закричала я. – Ты ведь любишь дочь!

– Да, люблю, – лаконично ответил он. – Но мы живем по законам омерты – мы должны хранить клятву молчания. И отныне Алессандра гарантия твоего молчания.

Я рыдала, валялась в его ногах, умоляя не разлучать меня с дочерью. Но на следующее утро Марио исчез. И Алессандра тоже. Я не видела ее вот уже десять лет. Сердце мое с тех пор кровоточит. Я ненавижу красивых мужчин. Я ненавижу Марио и его боссов. Но молчу, чтобы моя дочь оставалась живой.

Джессика вскочила, забегала по комнате, потом снова села. Она обняла подругу и тесно прижалась к ней.

– Прости меня, Анна, – тихо прошептала она. – Мое несчастье кажется просто глупым капризом по сравнению с твоим горем. Прости! – Она закусила губу. – Но откуда ты знаешь, что твоя дочь до сих пор жива?

– В прошлом году родители Марио, с которыми я не общалась все это время, попали в автокатастрофу, – глухо ответила она. – По их просьбе ко мне пришел католический священник. Он отвел меня к ним в больницу. И меня вопреки правилам пустили в реанимационное отделение. Моя бывшая свекровь умирала. Врачи уже не могли ей помочь. Но перед самым концом она открыла глаза и прошептала, что Алессандра жива и воспитывается в приюте при католическом монастыре на Сицилии.

– А Марио? Где этот негодяй?

– Он, оказывается, несколько лет назад был убит в перестрелке.

– Но почему ты не заберешь свою дочь теперь, когда нет ни Марио, ни его родителей? Почему?! – воскликнула пораженная Джессика.

Анна не мигая смотрела в окно, за которым сгустилась ночная темнота. А потом повернулась к Джессике и прошептала:

– Потому что я умираю. Недавно я обратилась к врачам по поводу боли в спине. Они обнаружили у меня саркому – неоперабельную форму рака. Мне осталось жить от силы месяца два-три. Я не могу забрать дочь, которая меня совсем не знает, из места, где о ней заботятся, чтобы потом оставить ее круглой сиротой.

– Нет, Анна, нет! Мы спасем тебя! Я попрошу Нельсона найти для тебя лучших онкологов. Ведь есть надежда…

– К сожалению, надежды нет. Душевная травма, нанесенная мне Марио десять лет назад, не прошла бесследно. Что-то сломалось в моем организме. Он боролся, боролся и вот…

– Нет, я не оставлю тебя в беде! – закричала Джессика. Она положила голову Анны себе на грудь и стала баюкать ее как ребенка. В эти минуты, казалось, Джессика повзрослела на десять лет. А Анна, наоборот, превратилась в маленькую беспомощную девочку. Теперь, когда она рассказала Джессике правду о своей жизни, о своей болезни, ей уже не надо было изображать из себя сильную женщину.

Обессилев после откровенного разговора, Анна вскоре задремала на диване.

– Мы что-нибудь придумаем, обязательно придумаем! – прошептала Джессика. Теперь ее мысли были заняты только этим. Ей было стыдно, что она оказалась такой самовлюбленной и избалованной. Анна все время была рядом, подбадривала ее, учила жизни, а Джессика и не заметила, как та, которая всегда казалась ей такой сильной и независимой, страдает. Какой стыд! Я незаметно для самой себя превратилась в законченную эгоистку! – казнила себя Джессика.

Она вспомнила, что уже два дня не разговаривала с матерью. Джессика бросилась в ванную и там, чтобы не будить Анну, набрала домашний номер телефона.

– Мамочка, я тебя люблю! – закричала она в трубку и вдруг заплакала.

– Что случилось, доченька? – испугалась Дорис.

– Ничего. Просто я соскучилась по папе и по тебе. Да и съемки здесь заканчиваются. Так что собирайся – скоро мы вылетаем в Тунис. Ты же обещала, что поедешь со мной.

– Конечно, я полечу. Я люблю экзотику, ты же знаешь. И все-таки… – голос матери дрогнул, – что происходит? Ты меня не обманываешь, Джесс?

– Со мной все в порядке, не волнуйся. Сегодня мы с моей подругой Анной были в гостях у знаменитой художницы Греты Густаффсон. А потом пили кофе в моем гостиничном номере. Я тебе рассказывала, что Анна очень сильная женщина. И вот она мне сказала… В общем, она призналась, что очень серьезно больна. И я очень переживаю. Ведь Анна моя единственная подруга здесь. Кроме того, мне стыдно, что я не заметила, как ей плохо. Это все Голливуд, мама. Он делает людей черствыми, занятыми только своей карьерой. Наверное, ты была права… Так что снимусь в этом фильме – и прощай, Голливуд! – Джессика невесело рассмеялась.

– Мне очень жаль, Джесс. Передай Анне, что я ее люблю. И если я могу чем-то помочь…

– Ей помощь уже не нужна, мама – слишком поздно.

Поговорив с матерью, Джессика на цыпочках прошла в спальню, сняла с кровати одеяло, и накрыла им спящую на диване Анну. Потом свернулась калачиком на кровати, накинув на себя махровый халат.

Стояла теплая южная ночь. Из распахнутых окон доносился аромат роз и треск цикад.

Почему жизнь так жестока? – думала Джессика. Она так мало радости принесла Анне, а теперь еще и страдает от мучительных болей. Я постараюсь быть с ней рядом все время, что ей отпущено. И надо обязательно отыскать ее дочь, Алессандру. Ей должно быть уже двенадцать лет – трудный возраст для девочки.

Джессика задрожала. Ей вдруг стала зябко. Еще совсем недавно ей было так легко и радостно жить! У нее была, как ей казалось, любовь всей ее жизни – Алан Кроненберг. Она солгала Анне: она не ненавидела Алана – она продолжала его любить. И сейчас, свернувшись калачиком на кровати, она мечтала об его жарких объятиях, о его волшебных руках, доставлявших ей неземное наслаждение.

Будь ты проклят, Алан! – прорыдала она в подушку. Будь проклят!

Через несколько дней съемки в Голливуде закончились. Вся съемочная группа, кроме Рассела Кроу, должна была вылететь в Тунис.

В аэропорту Лос-Анджелеса Анна была неотлучно с Джессикой. С того вечера, когда Анна призналась в своей болезни, они практически не расставались. И даже ночи Анна проводила в номере Джессики, где поставили вторую кровать. Но, как только Анна отлучилась в туалет, перед Джессикой неожиданно возник Кроненберг.

– Наконец-то, малышка, ты одна. А то эта Бальдини охраняет тебя как цербер. – Алан проникновенно взглянул ей в глаза и дотронулся рукой до ее щеки. По телу Джессики прокатилась жаркая волна желания.

– Ты любишь меня, – не спросил, а констатировал Алан. – Почему же избегаешь все последние дни? Я же сказал, что мы можем все продолжить. Нам ведь было хорошо вместе. Я соскучился, Джессика. – Он попытался обнять ее, но она отшатнулась.

– Не трогай меня, Алан! На нас смотрят. К тому же Анна возвращается.

– Ну что, грымза, все бесишься? – сквозь зубы пробормотал Алан, не глядя на подошедшую Анну. – Да ты просто завидуешь. Ведь на тебя ни один мужик не позарится.

– Мама, мама! – закричала вдруг Джессика и потащила Анну ко входу.

Алан оглянулся и оторопел. По проходу плыла шикарная ухоженная брюнетка в легком летнем костюме алого цвета. Ее формам могла бы позавидовать сама Мэрилин Монро. Мужчины перед брюнеткой расступались, а женщины бросали вслед завистливые взгляды.

Вот так мама! Горячая штучка. Получше самой дочери будет. Алан усмехнулся и устремился навстречу брюнетке.

– Позвольте представиться. Алан Кроненберг, оператор картины, где снимается Джессика, – почтительно произнес он и склонился перед Дорис.

О, как знакомы были Джессике эти бархатные нотки в его голосе и взгляд с поволокой!

Дорис приветливо протянула руку и продолжила разговор, прерванный его появлением:

– …И тогда председатель секции йоркширских терьеров позвонила мне и сказала: «Поздравляю! Ваш Арчибалд скоро станет отцом. Вам положен один щенок из помета». – Она посмотрела на дочь. – Кого же мы возьмем – мальчика или девочку, Джесс?

Возникла пауза. Джессика задумалась. Вопрос был действительно серьезный.

Дорис, повернувшись к Алану, бросила:

– Извините, мистер Аланберг, мы ждем прибавления в нашей семье. До встречи в Тунисе!

Анна ехидно посмотрела на Алана, который не посмел поправить Дорис, неправильно произнесшую его фамилию.