VII

то я, моя родная дочь! Это я, мое серденько![8] — услышала Катерина, очнувшись, и увидела перед собою старую прислужницу. Баба, наклонившись, казалось, что-то шептала и, протянув над нею иссохшую руку свою, опрыскивала ее холодною водою.

— Где я? — говорила Катерина, подымаясь и оглядываясь? — передо мною шумит Днепр, за мною горы… Куда завела меня ты, баба?

— Я тебя не завела, а вывела; вынесла на руках моих из душного подвала: замкнула ключиком дверь, чтобы тебе не досталось чего от пана Данила.

— Где же ключ? — сказала Катерина, поглядывая на свой пояс. — Я его не вижу.

— Его отвязал муж твой, поглядеть на колдуна, дитя мое.

— Доглядеть?.. Баба, я пропала! — вскрикнула Катерина.

— Пусть Бог милует нас от этого, дитя мое! Молчи только, моя панночка, никто ничего не узнает!

— Он убежал, проклятый антихрист! Ты слышала, Катерина? Он убежал! — сказал пан Данило, приступая к жене своей. Очи метали огонь; сабля, звеня, тряслась на боку его. Помертвела жена.

— Его выпустил кто-нибудь, мой любый муж, — проговорила она дрожа.

— Выпустил, правда твоя; но выпустил черт. Погляди, вместо его, бревно заковано в железо. Сделал же Бог так, что черт не боится казачьих лап! Если бы только думу об этом держал в голове хоть один из моих казаков, и я бы узнал… то бы и казни ему не нашел!

— А если бы я?.. — невольно вымолвила Катерина и, испугавшись, остановилась.

— Если бы ты вздумала, тогда бы ты не жена мне была. Я бы тебя зашил тогда в мешок и утопил бы на самой средине Днепра!..

Дух занялся у Катерины, и ей чудилось, что волосы стали отделяться на голове ее.