– Все, хватит ждать, ты сейчас опять уснешь! – громко возмутился воин и, видимо, потащил свою подругу прочь.

Послышалась возня.

– Пусти! – вырывалась женщина. – Давай поговорим, Грэг!

– О чем?

– Ну… Вчера вот ко мне приходил Милаш, и он…

– Я не хочу слышать о тех, кто к тебе вчера приходил! – опять возмутился Грэг. – Я ему уши обрежу, рыжему жуку! Пойдем!

– Что это ты так злишься? Ко мне многие ходят, я красивая. Скоро опять забеременею, будет скучно…

Судя по звукам, воин заехал женщине в ухо, она заскулила, и звук затихал по мере того, как Грэг оттаскивал ее куда-то вглубь коридора. Олаф сердито сплюнул в темноту, потом жестом приказал опустить себя ниже. Оказавшись на карнизе, он быстро шагнул внутрь и прижался к стене. Интересно, умеют ли стрекозы отличать своих людей от чужаков? Внешне, или, скорее, по запаху…

Далеко в стороне сонно заругалась какая-то женщина, другая, на нее прикрикнул Грэг. Да, это место, где живут молодые самки. Олаф попробовал припомнить планировку города, но выходило, что здесь, у крайнего входа, он прежде не бывал. Значит, молодых самок перевели сюда… Или поселили новых. Стрекозам надо много людей-воинов, а размножаются двуногие куда медленнее летучек.

Не зная, зачем, сотник сделал несколько шагов в темноту, подтягивая за собой веревку. Прислушался. Далекое пыхтение, стрекот крыльев… Шорохи. Нет, нельзя идти дальше. Вряд ли стрекозы хорошо видят в темноте, но достаточно просто наткнуться на летучку, чтобы остаться без руки от взмаха ее крыльев. И тут кто-то тихо застонал, совсем рядом.

Олаф стремительно присел. Еще шаг, и он наступил бы на этого человека. Кто-то, кажется, женщина, заворочался у стены, икнул, и сотник уверился, что голова находится совсем рядом с его правой ступней. Он провел пальцами по сапогу и почувствовал волосы. Если не глядя ударить тяжелой рукоятью, можно сразу убить, или покалечить, не оглушив. Поколебавшись, воин сунул клинок в кожаные ножны и, набрав побольше воздуха, протянул вперед руки.

Спящая опять застонала, когда пальцы сотника осторожно прикоснулись к ее лицу. Олаф ощутил приоткрытые губы и тут же навалился всем телом, затыкая женщине нос и рот. Она сильно забилась, но чивиец придавил ее коленями, услышал, как похрустывают ребра. Все получилось почти беззвучно, спустя минуту жертва затихла.

Сотник освободил пленнице нос, убрал колено с груди, снова чуть надавил. Женщина судорожно, с хрипом вздохнула, и Олаф тут же, не теряя времени, потащил ее в выходу. Прежде чем повиснуть на веревке, он выставил наружу две прямые руки и Люсьен потянул, вытравливая слабину. Опять схватив пленную, чивиец зажал ей рот.

– Тихо, или задушу совсем.

Уже раскачиваясь на ветру, сотник быстро обшарил пояс пленницы. Оружия не оказалось, только маленький мешочек. Длинное платье из какого-то грубого материала, босые ноги. Ветка, которой теперь приходилось выдерживать больший вес, начала равномерно поскрипывать. Умница Люсьен на миг остановился, потом потянул медленнее, плавней.

– Ничего не бойся, мы друзья, скоро ты вернешься домой, – привычно шептал в ухо пленной Олаф, и так начала кивать головой. – Никто не желает тебе зла, никто ничего не заметит, все обойдется и быстро кончится…

Аль протянул руку и Олаф наконец оказался на земле. Пока Люсьен развязывал веревку, сотник опустил добычу на траву, потянул было меч, но тут же бросил и взялся за нож. Пленница оказалась совсем юной, следовало быть осторожнее. Деревянная рукоять с глухим звуком ударила по черепу, женщина обмякла.

– Зачем она тебе? – Люсьен прижал губы к уху товарища.

– Что попалось, то и приволок, – не нашел другого ответа Олаф. – Разберемся. Ложись, Аль, мы положим ее тебе на спину.

– Опять ползком! А если очнется?

– Я присмотрю.

Вскоре все трое снова ползли среди высокой травы, стремясь как можно скорее и тише покинуть холм. Девушка пришла в себя только внизу, Олаф тут же схватил ее за волосы.

– Если издашь хоть звук, ударю снова. Ты этого не хочешь? Молчи.

Аль ожидал, что с его спины снимут пленницу, но сотник дал знак ползти дальше. Опасаясь оставить следы, он заставил спутников сделать небольшой крюк по степи, прежде чем снова приблизиться к деревне речников. Им повезло, крупных хищников не встретилось. Пробравшись в сарай, где испуганно перетаптывались четыре жука, принадлежащих хозяину дома, Олаф сразу же уселся на живот девушке.

– Теперь можешь говорить, но очень тихо. Как тебя зовут? Сколько лет? Как попала к летучкам?

– Я Долла, – произнесла пленница и осторожно откашлялась. – Ты очень давишь на меня.

– Это пустяки, – уверил ее сотник. – Сущие пустяки по сравнению с тем, что ты испытаешь, если вздумаешь еще раз не ответить на мой вопрос. Сколько тебе лет? Как попала к летучкам?

– Мне четырнадцать, я родилась в городе! – пискнула Долла, пытаясь поудобнее устроиться под тяжелым Олафом. – На востоке, далеко отсюда. У меня кровь кажется…

– Ты бы слез с нее, – посоветовал Люсьен. – А то сейчас разревется.

– Я ей разревусь! – сотник в темноте прижал к щеке девушки лезвие ножа. – Не до слез, Долла, дело серьезное. От тебя многого не требуется: будь послушна, отвечай на мои вопросы и не смей плакать. Потому что тогда я сразу отрежу тебе ухо, понимаешь?

– Понимаю…

– Вот! Она все понимает, Люсьен, она уже не маленькая. Расскажи-ка о себе с самого начала. Кто твоя мать, кто отец, дружишь ли с летучками. Давай, давай, – Олаф все-таки пересел, уж очень тяжело задышала пленница. – Видишь, я пока не делаю тебе больно.

– Я родилась в городе… – повторила Долла, громко сглотнула и продолжила чуть увереннее. – Мать мою зовут Рема, она с тех пор рожала еще пять раз, а теперь живет где-то в глубине, туда переводят старых самок, они уже не выходят.

– Старых самцов тоже? – быстро уточнил Олаф.

– Старых… Нет, а откуда же возьмутся старые? Воины погибают. Здесь я с весны, сюда принесли молодых самок и меня тоже. Мы летели в сетках, как воины! А теперь живем тут… Вот и все. Ко мне еще никто не приходит, я еще им не нравлюсь.

– Воинам? – переспросил сотник. – А когда будешь нравиться?

– Ну, не знаю… – Долла помолчала. – Это все. Мне больше нечего рассказывать.

В темноте тихонько хихикнул Аль. Люсьен покашлял.

– Поздравляю тебя с пленницей, Олаф-сотник. Мы узнали много интересного. Стоило рисковать!

– Заткнись, пожалуйста, – попросил чивиец, почесывая затылок кончиком ножа. – Тебя послушать, так вообще не надо было сюда идти. А надо было сидеть в Хаже и ждать нового нашествия, да?

– Вы из Хажа? – удивилась Долла.

– А ну-ка! – сотник прихватил девушку за волосы, жесткие и вьющиеся. – Что ты знаешь про Хаж?

– Летучки очень злятся на Хаж, и воины тоже, – затараторила пленница. – Там была битва и погибло много стрекоз и людей. А больше всего погибло речников, которых мы заставили воевать за нас.

– Так и было, – согласился Люсьен. – Речников погибло столько, что и не сосчитать…

До сих пор на узкой, вьющейся среди скал горной дороге лежали груды костей, следы кровавого пира пауков. Всего четыре смертоносца гранил там тысячи людей, которые не могли остановиться и дать отпор, бежали, топча друг друга. Гнев, ломающий стойкость людей, лишающий их воли – самое страшное оружие восьмилапых, страшнее могучих когтей, жвал и ядовитых клыков. Стрекозы пригнали речников, потому что не могли с воздуха разрушить Дворец, горную крепость королевства Хаж. Летучки легко уничтожили бы бегущих внизу пауков, но лучники сумели отогнать их прочь, хотя и ценой огромных потерей.

– Второй такой битвы нам не выдержать, – печально сказал Аль.

– Помолчи… И что же собираются делать стрекозы дальше?

– Я не знаю, – Долла села. – Нам ведь ничего не рассказывают. Командиры эскадр, может быть, что знают, они ведь говорят с летучками, а я этого языка не понимаю. Надо махать, жужжать… И ко мне никто не приходит, я даже подружиться ни с кем здесь не смогла. А вы как сюда попали? По степи? Там ведь патрулей много!