Таисия Петровна стала отказываться. Ее едва уговорили остаться. Завтрак был непритязательный, но вкусный и сытный: судак в маринаде, яичница-глазунья каждому на отдельной сковородке, жареная украинская колбаса с тушеной капустой.

Молас ел молча, чуть посапывая. Семенов, пропуская под каждое блюдо по нескольку рюмок английской горькой, скоро воодушевился и стал весело рассказывать забавные случаи из своей адъютантской службы.

Пить кофе перешли в кабинет. Таисия Петровна с любопытством оглядывала небольшую комнату. По стенам, сплошь убранным коврами и драгоценными восточными вышивками, было развешано в продуманном беспорядке холодное оружие.

— Это ваша коллекция? — с легким изумлением спросила она. Ей в первый раз привелось видеть такое множество воинского снаряжения.

— Ну уж и коллекция! — усмехнулся Сергеев. — Коллекция предполагает разнообразие собранного в мировых просторах, а тут только клинки отечественного производства, и то не всего, а главным образом Златоуста.

— За что же такая честь Златоусту? — спросил Семенов, прихлебывая кофе.

— Дружба с ним долголетняя у Сергеевых. Эти сабли и шашки всем нашим родом проверены и опробованы. Обратите внимание вот на этот булат, на его высокосортную сталь, высококачественную отделку металла.

Сергеев снял с текинского паласа саблю с золотой рукояткой, потом с японской вышивки — палаш с узорным приспособлением из меди, в котором мог поместиться сжатый кулак, и передал оружие гостям.

Семенов потыкал в стены обнаженные клинки с видом понимающего человека, трижды сгибал их о пол и, наконец, заявил, что они отличаются необычайной прочностью и гибкостью. Потом, вглядевшись в палаш, нашел на его рукоятке дату выпуска — 1822 год, — а на клинке вытравленные кислотой названия городов от Москвы до Дрездена.

— Вот так географический справочник, — восхитился Семенов. — Зачем вам этот путеводитель?

Сергеев не без гордости пояснил:

— Это путь моего деда от Москвы до Дрездена, когда в тысяча восемьсот двенадцатом году он начал в рядах кутузовской армии гнать наполеоновские полчища, вколачивая непрошеным гостям здравые понятия о России. Этот кусок стали дед завещал своим внукам, чтобы мы сохраняли силу оружия, выкованного русскими для русских рук.

Пока он вешал палаш на место, Таисия Петровна сняла с узенького, похожего на турецкую шаль коврика саблю, поразившую ее красотой выгравированных на клинке орнаментов, насеченных золотом.

— Какой чудесный, причудливый узор. Что это?

Сергееву был приятен вопрос молодой женщины, серьезно интересовавшейся не только вопросами общественного строя, но и строгой красотой оружия.

— Узор необычный, — ответил он, — так как был вызван к жизни исключительными причинами. Видите: весь орнамент состоит из георгиевских крестов. Мой отец в Крымскую войну был юнкером флота, дрался за Севастополь с французами и англичанами и получил четыре георгиевских креста. Уже будучи полным кавалером, он продолжал сражаться, выполняя самые рискованные поручения. И тогда адмирал Нахимов сказал перед строем: «Орденский статут не дает мне возможности снова наградить юнкера флота Сергеева по заслугам, а то я украсил бы его грудь еще тремя бантами, чтобы у него был „бант бантов“…»

Эти слова Нахимова стали известны России. Златоустовский завод изготовил и торжественно поднес эту саблю моему отцу…

— А вот эти шашки и сабли, — повернулся он к простенку между окнами, — побывали в руках моих предков под Эрзерумом и Трапезундом. Кое-кому пришлось испытать на себе силу и страсть русского клинка. Без хвастовства скажу, — горделиво оглядел он висевшие шашки и сабли, — что в крепких руках холодное оружие становится горячим. У русских — это правило.

Семенов сочувственно и понимающе кивал головой. Таисия Петровна задумчиво переводила глаза со стены на стену.

— Но ближе всего мне, пожалуй, вот эти кортики, — продолжал Сергеев. — Кортики моего прадеда, деда, отца и мой первый — мичманский, надетый двадцать лет назад. Это все вехи нашей жизни во флоте. Мы ведь род старинный, морской. В ушкуйниках новогородских хаживали. На Балтийское да на Белое море в своих ладьях выплывали. С Петром Первым Азов у турок, Ниеншанц у шведов отбирали. В тысяча восемьсот девятнадцатом году на шлюпе «Восток» с Фаддеем Фаддеевичем Беллинсгаузеном в Антарктиду ходили. В тысяча восемьсот семьдесят седьмом году в экипаже «Константина» у Степана Осиповича Макарова состояли. С ним же, десять лет назад, по Тихому океану и Охотскому морю плавали на броненосцах, крейсерах, канонерских лодках, оберегая наш Дальний Восток от вражеских поползновений.

С интересом слушая пылкую, отрывистую речь Сергеева, Таисия Петровна рассматривала его все более внимательно и пытливо. Наружность морского офицера казалась ей привлекательной. Волевой взгляд, упрямая, тонкая линия рта над русой бородой, резко очерченные скулы и слишком ранние морщины на широком лбу. Энергичное, сосредоточенное лицо, говорящее о натуре мыслящей и незаурядной.

«Но неужели его удовлетворяет такая жизнь — жизнь военного моряка? — подумала она с грустью. — Неужели все эти кортики, сабли и палаши заслонили от него большой, живой мир?..»

К ее изумлению, Сергеев, точно прочтя ее мысли, сказал задумчиво:

— Портит нас море. Мечтателями делает. А ведь жизнь такова, что нашему брату, военному, учиться воевать надо, а не мечтать.

Взгляды их встретились, и Таисия Петровна невольно вся вспыхнула от странного совпадения его дум с ее безмолвным вопросом.

Когда Семенов и адмирал Молас поднялись, чтобы уходить, она, сама не зная почему, сказала:

— А ведь мне, как врачу, придется все же вас выслушать и прописать кое-какие лекарства, иначе доктор Акинфиев разбранит меня за невнимание к его пациенту.

— Согласен на все, если вы еще посидите со мной за чашкой кофе. Хоть и здоров, но приму все ваши лекарства, — шутливо отозвался Сергеев.

Когда остались вдвоем, он сам подогрел для нее на спиртовом кофейнике новую порцию кофе, и разговор их вдруг принял простой, задушевный, почти интимный характер, точно они были знакомы уже много лет, а не встретились в его холостой квартире первый раз в жизни.

— Давно вы замужем? — спросил он ее.

— Так давно, что успела уже разойтись… хотя не прожила с мужем и года, — ответила она полушутливо, полупечально, нисколько не рассердившись на его не совсем тактичный для первого знакомства вопрос.

— Гм-м… Грустная история! — пробормотал он растерянно, досадуя на свое неуместное любопытство.

— Почему грустная? — спросила она с легким вызовом. — Разве вы думаете, что люди, вступившие неудачно в брак, должны вечно жить вместе в наказание за глупость, которую они совершили?

— Напротив, развод в таких случаях — лучший выход, — ответил он мягко, точно не замечая ее колкости. — Но грустно то, что люди так часто и так жестоко ошибаются в своих лучших чувствах. Бесследно это не проходит для них.

— Такова жизнь, — вздохнула Таисия Петровна. — Метерлинк вот думает, что это оттого, что люди лишь случайные, слабо мерцающие искры, бесцельно брошенные на произвол равнодушной ночи. Но врачу, поклоннице Пирогова и Сеченова, подобная метафизика ничего не объясняет. Беда моя в том, что я была слишком неопытна и молода, чтобы верно разобраться в человеке. Сама во всем виновата.

Случайным резким движением она опрокинула свою чашечку с кофе. Сергеев вскочил, чтобы помочь, но она быстро подобрала черепки и, сконфуженно улыбаясь, положила их перед собой на столик.

— Видите, какая я неловкая!.. Хорошо еще, что я не хирург. Многих бы, наверное, зарезала, — рассмеялась она, справившись со смущением.

А он смотрел на ее ярко порозовевшее лицо, на ее блестящие, ставшие по-детски тревожными глаза и, невольно любуясь ею, подумал:

«Умная, милая женщина… Разведенная… может быть, даже обманутая. Но какая же она, в сущности, еще девочка! Сколько ей лет?»

И на этот раз мысли их странно совпали. Стирая с края стола салфеткой разлитый кофе, Таисия Петровна, смеясь, сказала: