Владимиру приходилось слышать о Кашалоте: это был один из крупнейших криминальных авторитетов Калининграда, если не самый крупный, и по совместительству бизнесмен, судовладелец и – что в наше время уже не вызывает особых эмоций – член Законодательного Собрания области.

Те бандиты, что сейчас пьянствовали в «Лиссе», наперебой хвалясь своими успехами, были просто мелкими сошками, брехливыми шавками на фоне этого монстра калининградского большого бизнеса.

– А ты что стоишь, как «попка» на сторожевой вышке? – услышал Свиридов чей-то ленивый, пропитанный нотками сытого довольства жизнью голос, и его потянули за руку и заставили присесть.

– Пей!

Свиридов принял предложенный бокал и задержал взгляд на протянувшем ему эту водочную порцию рослом парне с чисто выбритым благообразным лицом, выгодно выделявшимся на фоне пьяных бритых образин, мелькавших там и сям.

– Пей, Влодек! – вдруг вплелся в пьяный гам мелодичный женский голос. И Свиридова словно прошила электрическая искра, а в глазах метнулась и мгновенно растаяла нежная алая пелена – потому что только один человек на земле называл его так, на польский манер, – Влодек.

Только один...

Владимир посмотрел поверх плеча благообразного парня и уперся в точеные черты бледного лица.

На него пристально смотрели зеленые глаза женщины, которая много лет назад смогла и захотела стать его, Владимира Свиридова, женой.

Глаза, в которые он боялся заглянуть, чтобы не быть околдованным и навеки впавшим в рабство.

Как не хотят заглянуть в затянутое мутной прозеленью зеркало тихого омута, боясь того, что предательски закружится голова, неотвратимо притянут чьи-то смеющиеся влажные глаза в слепой глубине – и ты уйдешь туда без права возвратиться и раскаяться в своей роковой ошибке...

– Алька!

– Здравствуй, Влодек. Давно не виделись, правда? Ты уже забыл меня, наверное.

...Но Владимир помнил.

Он помнил, как все началось.

Холодным подслеповатым сентябрьским вечером в угрюмой и неласковой Москве девяносто третьего. Да, той самой будоражащей осенью, когда в Первопрестольную снова, как в незабвенные августовские дни девяносто первого года, дни путча, ввели танки.

Владимир прекрасно помнил тот остывающий осенний вечер, конвульсиями рваного ветра мечущийся между стволами вязов и ив старого парка.

Парка, по которому медленно шел он – молодой человек двадцати семи лет – тогда еще только двадцати семи! – с тонким лицом интеллигента в, как говорится, надцатом поколении и чуть раскосыми миндалевидными глазами. И в этих умных и равнодушных глазах тускло тлело спокойное, отстраненное довольство окружающим беспокойным миром. Миром, где жалобно плещут на ветру ветви старых деревьев и докучливый мелкий дождик стучит по плечам, как нищий бродяга в дом у дороги.

Молодой человек не спеша шел по краю дорожки, а сильные пальцы – длинные тонкие пальцы профессионального музыканта – сжимали ручку черного футляра для скрипки.

Он преодолел длинную аллею в красно-желтых водоворотах опавших листьев и вошел в подъезд внушительного пятиэтажного дома, расположенного возле парковой ограды.

Молодой человек поднялся на третий этаж и, подойдя к внушительной железной двери с цифрой «21», впился в нее пристальным взглядом сузившихся от напряжения глаз. И, коротко звякнув металлом в кармане невзрачного серого полуплаща, извлек связку отмычек.

В его руках оказался – нет, вовсе не канонический набор примитивных отмычек, которым пользуются заурядные воры-домушники! – а куда более совершенный комплект, представлявший собой шедевр конструкторских бюро ФСБ и ГРУ.

Отмычки замелькали в руках интеллигентного молодого человека со скрипкой с бешеной скоростью.

Молодому человеку со скрипкой потребовалась одна минута, чтобы открыть дверь, на которую наверняка были написаны тома гарантийных свидетельств, красочно живописующих полнейшую ее, двери, тотальную надежность и неприступность.

Проскользнув в темную прихожую, не зажигая света, он тщательно вытер подошвы ботинок о половичок и прошел в комнаты.

Окна гостиной выходили на парк, и подходы к подъезду прекрасно просматривались.

Молодой человек бросил напряженный, как струна его скрипки, взгляд вниз, туда, куда только что подъехала черная «Ауди», и вышедший из нее плотный мужчина – по виду охранник – почтительно распахнул заднюю дверь и подал руку сначала пожилому лысеющему господину с хищным ястребиным носом, а потом средних лет невысокой женщине в дорогом стильном пальто, модной шляпке, с миловидным капризным лицом и порывистыми движениями.

Владимир положил футляр скрипки на подоконник и открыл его.

В футляре лежали части дальнобойной винтовки с оптическим прицелом и глушителем, а также пистолет итальянская «беретта» с уже установленным глушителем и заправленной обоймой.

Именно он и оказался в узкой артистической руке с тонкими пальцами профессионального музыканта...

В то же самое время мужчина с ястребиным носом медленно поднимался по лестнице и говорил идущему рядом с ним и почтительно поддерживающему его под руку охраннику:

– А где Алиса? Она сказала, во сколько сегодня придет домой?

– Она сказала, что задержится у подруги, Владимир Казимирович, – ответил тот. – Если останется ночевать, то позвонит.

– Хорошо, Артур. Ты свободен.

И мужчина с ястребиным носом сделал неопределенный жест рукой, который, вероятно, должен был обозначать, что сегодняшний рабочий день его шофера и по совместительству личного бодигарда закончен.

Тот почтительно кивнул и, коротко попрощавшись с боссом и его спутницей, исчез в мраке лестничного пролета.

Звуки его шагов затихли, и женщина, оглянувшись, проговорила, чуть кривя губы:

– А ты не боишься, Володя, что она попала в дурную компанию?

Владимир Казимирович досадливо поморщился и, неспешно набрав четырехзначный цифровой код, вставил ключ в замочную скважину.

– Что же ты молчишь? – с нотками проклюнувшейся досадливой сварливости в голосе добавила женщина.

– Да ладно тебе, Марина, – отмахнулся мужчина, – гонишь тут не по делу. Нормальная она девка. А что ты хотела... чтобы она в восемнадцать лет сидела дома и никуда вообще не выходила? Вот тогда надо кипешиться... то есть беспокоиться, а сейчас, мне кажется, все в норме.

– Вот ты так всегда, Владимир Казимирович, – перешла на сухой официоз Марина. – Стоит тебе сказать о дочери, так ты тут же строишь из себя беззаботного, прекраснодушного бодрячка и начинаешь петь песенку из серии «Все хорошо, прекрасная маркиза».

Владимир Казимирович, которому такие свирепые демарши супруги, по всей видимости, были не в диковинку, пробурчал под нос что-то сдавленно-неодобрительное и открыл дверь.

Щелкнул выключатель, и Владимир Казимирович машинально прикрыл рукой глаза.

Когда же он отнял ладонь от лица и приоткрыл зажмуренные глаза, то увидел перед собой молодого человека весьма приятной наружности, стоящего в дверях гостиной и со сдержанным любопытством рассматривающего Марину, снимающую обувь.

– Вы... вы кто такой? – наконец выдавил Владимир Казимирович, и его хриплые слова совпали с коротким захлебывающимся криком Марины:

– Вы что... с Алисой, да? Она уже домой начала водить... этих самых... своих...

– Вы Владимир Казимирович Бжезинский? – спокойно спросил молодой человек, не обратив ни малейшего внимания на несносную даму.

– Да, но как...

– Можете больше ничего не говорить, господин Бжезинский. Оказывается, мы с вами тезки. Мне очень жаль.

Владимир Казимирович не успел даже испугаться, – настолько приятное и успокаивающее впечатление производил этот нежданный гость, – как из-за спины «музыканта» с завораживающей, неуловимой для глаза обычного человека быстротой вынырнула рука... с зажатым в ней пистолетом.

Марина перекосила рот в беззвучном крике, увидев, как окаменел, привалившись к двери, ее муж... и тотчас же под аккомпанемент негромкого хлопка на лбу Бжезинского нелепой и жуткой кляксой возник кровавый росчерк пронизавшей голову пули... Но увидеть, как муж, словно мешок с отрубями, сполз по двери на пол, ей уже было не суждено.