— На каторгу засудили, говоришь? — переспросил у рыжего.

— На десять лет, пан.

Граф тихо присвистнул.

— Это да, десять лет... Должно быть, уж не вернется...

И озорная, злая усмешка вновь зазмеилась у него на губах.

— Петрович, надо взять с собой, — кивнул он в сторону девочки. К графу возвращалось потерянное на неудачной охоте веселое настроение.

Петрович слез с коня. Это был немолодых лет человек, бритый, но с длинными пушистыми усищами. Он служил старшим конюхом в имении графа и вместе с гайдуками всегда сопровождал молодого Скаржинского в его выездах на охоту.

— Нет, нет, не так, Петрович, — остановил его граф, — Мы возьмем это создание в мешок.

Женщина, которая держала девочку, заголосила, но Петрович прикрикнул на нее, она стихла, послушно отрывая от своей юбки ребенка.

Девочка громко заплакала, стала биться в мощных руках. На подмогу Петровичу соскочил с коня гайдук Сашка. Плач стал заглушенным — девочка уже была в мешке.

— Не очень-то завязывайте, — усмехнулся граф, — задохнется!

— Позвольте же вас спросить, кто такие будете? — обратился из толпы рыжебородый человек.

Сашка сдвинул на затылок картуз с желтым верхом и горделиво кинул:

— Графа Владимира Романовича Скаржинского Не знаете? Эх, вы... мужичье!

Вскоре трое всадников с девочкой исчезли в густой туче дорожной пыли.

Быстро, вечерело. Пошел дождь. Всадники пришпорили коней. Вдали замерцал свет. Скоро конские подковы зацокали по асфальтированной дорожке. Из-за темного парка вынырнул графский двухэтажный дом. В лужах, на мокром асфальте задрожали желтые огни, расплываясь жирными маслянистыми пятнами.

В доме грянул оркестр. Над ночным осенним парком поплыли плавные звуки вальса.

Молодой граф Скаржинский соскочил с коня.

— У матери бал — замечательно! Петрович, за мной!

Не переодеваясь, в высоких, выше колен, охотничьих сапогах, в желтой кожаной куртке, граф неожиданно появился в зале среди танцующих гостей. Оставляя на сверкающем паркете мокрые следы сапог, он подошел к матери, старой графине, поцеловал ее в щеку, по-военному лихо обернулся на каблуках и громко, на весь зал захохотал:

— А вот и я! Приветствую! Знаменитый охотник возвратился с охоты! Ха-ха-ха!..

Музыка умолкла, гости окружили молодого хозяина дома, старательные лакеи с щетками бросились вытирать за графом мокрые пятна на паркете. Зал огласился приветствиями, смехом, веселыми восклицаниями:

— Трофеи! Охотничьи трофеи! Требуем трофеев.

Граф смотрел На гостей смеющимися желтыми глазами, крепко сжав тонкие губы.

— Трофеи! — еще с большей запальчивостью требовали гости.

Бальные платья девушек создавали причудливый карнавал ярчайших красок и расцветок. Словно сотни мотыльков слетелись сюда, трепеща крылышками под ослепительным сиянием огней.

Граф вновь захохотал, заранее предвкушая, какое впечатление произведет сейчас его выдумка.

— Вы требуете от меня трофеев? Хорошо. Не будь я знаменитым охотником, если не покажу вам свою добычу.

— Это одно лишь обещание, — воскликнула какая-то барышня, — я требую не слов, а...

— Нет, это не только слова. Петрович!

Граф заложил в рот два пальца и пронзительно свистнул.

Старая графиня закрыла ладонями уши, барышни завизжали.

— Чудно! Чудно! Как разбойник с большой дороги, правда? — хохотал Скаржинский.

Графиня-мать укоризненно покачала головой:

— Пожалел бы мои уши!

Но гости привыкли к проделкам молодого хозяина, свойственным его широкой и самобытной натуре.

На графский свист в зал вошел Петрович. С его могучих плеч свисал мешок. Оттуда слышались какие-то странные, непонятные звуки. Тесным кольцом гости окружили графа, который взял у Петровича мешок и осторожно опустил на паркет.

— Ой, боже, — завизжала какая-то барышня, — там что-то живое!

— Живое!.. Шевелится! — зашумели присутствующие, с любопытством и страхом подступая ближе.

— Неужели... неужели волчонок?

— А может, медвежонок?

— Ну, медведей у нас нет... Это, вероятно, живой волчонок...

— Нет, не угадали! Никто не угадал! — обвел гостей веселыми глазами граф. — Никто не угадал! Вот мой трофей!

Он схватил мешок за углы и вытряс из него на пол грязную черноглазую девчурку.

Крики удивления сменились глубокой тишиной.  И в этой тишине ясно было слышно, как всхлипывает ребенок. У девочки уже не было сил плакать. Она уперлась ручонками в пол и поднялась на ноги. Она вся дрожала. Белые зубы, похожие на зубки маленького мышонка, мелко стучали. Длинная, до пят, ситцевая юбочка была мокрая и грязная, а растрепанные черные волосы в беспорядке спадали на худые детские плечи.

Девчурка поднялась с пола и заслонила ладонями глаза. Она была ослеплена огнями бесчисленного множества свечей огромной люстры.

Девочка стояла на сверкающем паркете в центре зала среди роскошно одетых графских гостей. Шумные возгласы ошеломили ребенка, и она испуганно оглядывалась вокруг блестящими черными глазами. Вместо темного и мокрого мешка она вдруг увидела себя в озаренной золотыми огнями сказочной стране. Над нею был необозримый купол расписанного фресками потолка, откуда на толстой цепи свисала огромная люстра с неисчислимым количеством мерцающих свечей. Глубокий бирюзовый купол потолка уходил куда-то в полутемную высь, куда едва достигали даже огни танцевального зала. Вместо бородатых, заросших крестьян девочка увидела толпу господ в роскошных костюмах.

Может, это сон? Один из тех прекрасных колыбельных снов, какие девочка не раз видела на теплой печи под родной крышей? Может, вот сейчас у черноглазой растрепанной девчушки вырастут крылья за плечами, такие, как у белых гусей на лугу, и она медленно поднимется над головами этих сказочных людей, полетит все выше и выше, в глубину загадочного бирюзового купола.

Но крылья не вырастали. Ноги словно приросли к желтому блестящему паркету. Вот девочка видит старую барыню, всю в черном. Барыня ковыляет, опираясь на палку, все расступаются, давая ей дорогу. У нее крючковатый нос. Она наклоняется к девочке, точно хочет ее клюнуть ь лоб.

Ребенок, защищаясь, поднимает над собою ручонки, старая барыня приставляет к глазам какие-то прозрачные стеклышки, что-то бормочет. Люди в блестящей одежде показывают белые зубы, громко ржут, мотая головами, как слепая кобыла Белолобая.

Старая барыня склоняется к ребенку все ниже и ниже. И в ту минуту, когда она вот-вот уже должна была клюнуть ее в лоб, девочка изо всех сил хрипло закричала на весь зал:

— Мама!

Этот крик (словно в зале крикнул взятый из гнезда голодный грачонок) показался гостям графа очень забавным. Они наперебой начали пугать ребенка, делая страшные глаза, гримасничая и скаля зубы. Но девочка молчала. Она лишь озиралась вокруг с искаженным лицом, в то время как детское ее сердечко готово было разорваться от невыразимого ужаса.

Вскоре все это надоело гостям. Музыканты на хорах стали уже настраивать инструменты, чтобы заиграть краковяк. Граф еще рассказывал, как он наскочил на свой «трофей», но его уже слушали без особого внимания. Только старая графиня сказала:

— Девочка необыкновенно потешна. Смотри, Владимир, это просто маленький дикий звереныш.

Графиня протянула руку, чтобы положить девочке на голову ладонь, но раздумала и сказала сыну:

— Я, пожалуй, отдам ее в приют. Не оставлять же у себя такого звереныша.

— Отдай, мама, куда хочешь, хоть черту в зубы. Загремела музыка. Грязная черноокая девочка проплыла на дюжих руках Петровича над головами танцующих пар, и озаренная сказочная страна исчезла из ее глаз.

Воспитательница и хозяйка приюта для православных детей-сирот, бывшая монахиня матушка Раиса, крайне удивилась, увидев черноглазую и грязную девчонку.