Таран подошел к двери и настороженно спросил:

— Кто там?

— Юра, это я! — Таран с изумлением услышал голос Генриха Птицелова. Как он догадался? Ведь позвонить так и не получилось…

Конечно, Юрка тут же открыл дверь.

С полковником — все в штатском — прибыли еще два «мамонта», Гусь и Толян. Они молча, ничего не спрашивая, направились в комнату, где Надька все еще шмыгала носом, а Зыня, улегшись животом на пол, по-жабьи раскорячил ноги и мяукал, будто кошка, призывающая кота.

— Приятная картинка! — усмехнулся Птицын. — Одевайте его!

Зыня попытался было проверещать что-то типа: «Не трогайте меня, я стесняюсь!» — но Толян одним легким движением руки вырубил его, а затем они с Гусем начали одевать бесчувственного клиента.

— Аптечка у тебя? — спросил Генрих Михайлович.

— Ага, — ответил Юрка и подал ее полковнику. — Точно такая же, как у Шурки была, помните?

— Такая, да не совсем, — мрачно поглядев на съежившуюся Надьку, произнес Генрих Птицелов. — Значит, говоришь, у Фини основная масса?

Таран опешил. Ему казалось, что об этом он покамест еще не успел рассказать… Потом в следующую минуту до него дошло: здесь, в квартире, стояла прослушка. Возможно, ее еще давно поставили, может быть, сразу после того, как Таран переехал к Надьке. И тайно прослушивали, а может, и подсматривали за тем, как Юрка и Надька проводят время дома. Вот и засекли визит Зыни, а потом и все остальное…

Утвердительно кивнув в ответ на последний вопрос Пти-цына, он осторожно спросил:

— А РУБОП там, на улице, это тоже наши?

— РУБОП — это РУБОП, товарищ боец. Лишний вопрос. Твое участие в этой операции не планировалось, поэтому не загружай голову. Ты лучше вот о чем подумай. Этого субчика мы сейчас увезем. Могу я после этого вас с Надькой оставить наедине? Или через полчаса ты мне позвонишь и скажешь, что зарезал ее, как Отелло Дездемону?

— А он разве ее не задушил, товарищ полковник? — полюбопытствовал Гусь, натягивавший на Зыню носки.

— Фигово ты Шекспира читал, товарищ прапорщик! Если, конечно, читал. Душить он, конечно, душил, но потом это ему надоело, и он ее заколол кинжалом.

— Надо запомнить!-произнес Гусь.

— Так вы не ответили на вопрос, боец Таран Юрий, — напомнил Птицелов. — Вы сейчас в состоянии не зарезать свою жену?

— В состоянии… — очень мрачно произнес Таран.

— Устраивать скандал тоже не будете? По крайней мере, такой, который заставит соседей милицию вызывать?

— Нет, не буду.

— А вы, рядовой Таран Надежда, обещаете, что не удавитесь, не выпрыгнете из окошка и не натворите иных глупостей?

— Очень нужно мне это… — проворчала Надька.

— Тогда попробую оставить вас тут и не разводить по углам. Сегодня загс уже закрыт, суд тоже, так что заявление о разводе подать все равно не успеете. Попробуйте ночку переночевать, обмозговать все как следует, а потом доложите, что надумали.

— Клиент готов, — доложил Толян, завершив одевание Зыни.

— Выводите и сажайте к Бобе в машину. Гусь и Толян вывели медленно приходящего в себя Зыню из квартиры, а полковник еще ненадолго задержался.

— Не обостряйте особенно, — сказал Птицын, похлопав по плечу сперва Юрку, а потом Надьку. — Взвесьте все, прикиньте. Короче, будьте взрослыми, а не детишками. В общем, прежде чем сказать: «Забирай свои игрушки и не писай в мой горшок!» — как следует подумайте.

Птицын вышел в дверь и оставил семейство Таранов наедине с их внутренними проблемами.

— Кушать хочешь? — спросила Надька заискивающе.

— Спасибо, сыт уже, — произнес «Отелло» и полез на антресоли за инструментами. — Надо дверь в шифоньере починить… А то неудобно будет, если мать или отец нагрянут.

Надька вздохнула и отправилась на кухню — прибираться после гулянки с Зыней.

Пока Таран чинил дверь, то есть перевинчивал сорванные петли и замок на новые места, голова у него была переполнена всякими непричесанными мыслями, которые он старался привести в какую-то систему.

О том, что все, что тут произошло, было частью какой-то заранее продуманной операции, Юрка подумал еще в тот момент, когда сам Птицын произнес это слово. И Юркино участие в ней, возможно, действительно не планировалось. Ведь никто же не знал, что он как дурак решит спрятаться в шкаф, который Надька запрет на ключ. Точно так же, как то, что его вдруг пробрало желание полюбоваться, как Зыня Надьку трахает. Ведь появись он тогда, когда Надька пришла одна, и ничего бы не было. Точнее, он просто не знал бы, что у Надьки с Зыней амурные дела крутятся, и не переживал бы сейчас по этому поводу. Ведь они и вчера здесь кувыркались, хотя, вишь ты, вчера Зыня у Надьки попку не выпросил… Тьфу! Злость и ревность очередной волной прокатились через весь организм Юрки, но очень быстро остыли. Потому что он вдруг подумал, что «мамонты» не случайно прицепились к начавшемуся помимо их воле романчику Зыни и Надьки, а просто-напросто все это дело спланировали. То есть Надькина измена была совершена по приказу Птицына.

Таран собрал все свое хладнокровие, чтобы попробовать размышлять без лишних эмоций. Во-первых, Надькино возвращение на «Тайвань» могло быть осуществлено только с санкции Птицына, даже если бы речь действительно шла о простой подработке на месяц. А раз так, то Надька вообще могла пойти туда по его распоряжению. Именно с целью выйти на Зыню, возбудить в нем угасшие чувства, а заодно и узнать что-нибудь насчет «стимулятора». Возможно, что вчера Зыня пришел сюда без этой коробочки, поэтому завершить дело втихаря до Юркиного приезда не удалось. Тогда рассудили,. что можно будет все провернуть и в присутствии Юрки. Если бы Надька, забежав в квартиру, нашла разлюбезного дома, то могла бы помахать Зыне из окошка, заодно дав знак тем, кто его поджидал, чтобы Зыню хватали. А Тарана вроде бы дома не оказалось. Можно было ей и наврать, но тут, возможно, вмешалось еще одно обстоятельство — «калмыки», которые присуседились к Зыниной «копейке». Или, наоборот, появились позднее, поэтому Зыню надо было задержать подольше. А для этого пришлось трахаться с ним и даже «реанимировать» то, что у него сдохло. Потому что иначе он ушел бы, раздосадованный, и не дождался бы приезда тех, на «Шевроле-Блейзере», которых обязательно надо было прихватить. Быть может, Надька и сказала вслух о том, что Зынину машину пасут, потому что знала — ее услышат «мамонты» через прослушку?!

Но, конечно, рассказывать обо всем Тарану она не станет. И о том, что изменяла с Зыней по заданию Птицына, умолчит. Потому Птицелов ей это наверняка запретил под страхом смерти. Ведь если полковник приказывает жене своего солдата изменить мужу, он может невзначай пули в спину дождаться…

Нет, даже если бы Генрих и впрямь отдал такой приказ, а Таран получил бы об этом достоверную информацию, Юрка не стал бы его убивать. Слишком многим он был обязан этому человеку. Но Птицын — человек бывалый, много повидал и знает, что с людьми слепая ненависть делает. Небось и сейчас, когда едет на базу, держит связь со слухачами. Как там, дескать, Отелло и Дездемона поживают?! Все-таки они ему не чужие,..

В общем, измену по приказу Таран мог бы простить уже сейчас. Гораздо хуже и непонятнее, если Надька все-таки сама влипла в этот «роман». Ну, был бы этот Зыня хоть чем-то симпатичнее, здоровее или умнее Тарана, тогда Юрка бы понял. Или, допустим, хрен с ним, просто был бы ловким ухажером, превосходящим Юрку по чисто кобелиным параметрам, тогда Юрка злился бы, но тоже мог бы понять. А то, блин, пипку еле расшевелили, морда корявая, да еще и придурок, ко всему прочему, раз решил бабе вколоть неизвестно какую дрянь. Неужели Зыня, которого Надька еще два года назад, будучи девкой, отшивала и высмеивала, мог ей чем-то понравиться теперь, когда она уже два года как замужем, ребенка родила и в сексе кое-какой опыт с родным мужем получила? Ведь то, что Таран видел, сидя в шкафу, это не любовник, а хрен знает что.

Очень вовремя Юрка вспомнил о том, что сам не безгрешен. И даже подверг себя жесткой самокритике. А ему-то чего не хватало, когда он сунулся к Ане Петерсон? Ученую девочку захотел попробовать, да еще и этническую эстонку, правда, московского розлива. Попробовал. Потом Фроська — это вообще все по пьянке исключительно. Василиса с Полиной — две бабы сразу, ради самоутверждения, наверное. Милка… Тут то ли от скуки, то ли от жалости. Когда увидишь, как стокилограммовая баба слезу пускает, — жуть как жалко становится.